Екатеринбург в опасности от внутренних предательств и измены. О Кунгуре слуху после 10 числа нет. Зло распространяется весьма далеко. Позвольте и теперь мне вашему сиятельству повторить: не неприятель опасен, какое бы множество его ни было, но народное колебание, дух бунта и смятение. Тушить оное, кроме войск, в скорости не видно еще теперь способов, а могут ли на такой обширности войски поспевать и делиться, без моего объяснения представить можете. Спешу и все силы употребляю запасать провиант и фураж, тож и подводы к подвозу за войсками. Но сами представить легко можете, коликим затруднениям по нынешнему времени всё сие подвержено, и тем паче, что внутрь и вне злодейство, предательство и непослушание от жителей. Не очистя саранчу злую, вперед шагу податься нельзя. В том теперь и упражняюсь, а войски подаются вперед. Жду с нетерпением Чугуевского казачьего полку, о котором слышу, что уже в Москву пришел. Вот, милостивый государь, всё то, что я теперь донесть вам могу; а заключу истинным моим высокопочитанием, и проч. (Собственноручно:) P. S. Приложенную реляцию покорнейше прошу ее величеству поднесть.
(4) В письме А. И. Бибикова графу З. Г. Чернышеву от 30 декабря 1773 г. говорится: «Сволочь Пугачева злодейской толпы конечно порядочного вооружения, ниже´ строю иметь не может, кроме свойственных таковым бродягам буйности и колобродства; но их более шести тысяч по всем известиям считать должно, а считая ныне воров башкирцев, число крайне быть должно велико. Не считаю я трудности, милостивый государь, разбить сию кучу, но собрать войска, запастись не только провиантом и фуражом, но и дровами, проходить в настоящее время степные и пустые места с корпусом суть наиглавнейшие трудности; а между тем отражать во всех концах убивства и разорения и удерживать от заразы преклонных от страху и прельщения простых обывателей».
(5) Письмо А. И. Бибикова Д. И. Фонвизину из Казани
от 29 января 1774 г.
Благодарю тебя, мой любезный Денис Иванович, за дружеское и приятнейшее письмо от 16 генваря и за все сделанные вами уведомления. Лестно слышать полагаемую от всех на меня надежду в успехе моего нынешнего дела. Отвечаю за себя, что употреблю все способы, и забочусь ежечасно, чтоб истребить на толиком пространстве разлившийся дух мятежа и бунта. Бить мы везде начали злодеев, да только сей саранчи умножилось до невероятного числа. Побить их не отчаиваюсь, да успокоить почти всеобщего черни волнения великие предстоят трудности. Более ж всего неудобным делает то великая обширность сего зла. Но буди воля господня! делаю и буду делать что могу. Неужели-то проклятая сволочь не образумится? Ведь не Пугачев важен, да важно всеобщее негодование. А Пугачев чучела, которою воры яицкие казаки играют. Уведомляй, мой друг, сколь можно чаще о делах внешних. Неужели и теперь о мире не думаете? Эй пора, право, пора! Газеты я получил; надеюсь, что по твоей дружбе и впредь получать буду. J'avais diaboliquement peur de mes soldats, qu'ils ne fassent pas comme ceux de garnison: de mettre les armes bas vis-à-vis des rebelles. Mais non, ils les battent comme il faut et les traitent en rebelles. Ceci me donne du courage.[182] Да то беда, как нарочно всё противу нас: и снега, и метели, и бездорожица. Но всё однако же одолевать будем. Прости, мой друг; будь уверен, что я тебя сердцем и душою люблю.
Напомни, мой друг, графу Никите Ивановичу о бароне Аше. Он обещался ему по крайней мере хотя для сейма что ни есть исходатайствовать. Ты меня очень одолжишь, ежели сему честному человеку поможешь.
(6) Письмо Державина полковнику Бошняку из Саратова,
от 30 июля 1774 г.
Высокоблагородному и высокопочтенному господину города Саратова коменданту и правящему в оном городе воеводскую должность.
Милостивый государь мой! Когда вам его превосходительство господин астраханский губернатор П. Н. Кречетников, отъезжая отсюду, не дал знать, с чем я прислан в страну сию, то через сие имею честь вашему высокоблагородию сказать, что я прислан сюда от его высокопревосходительства покойного господина генерал-аншефа и кавалера А. И. Бибикова вследствие именного ее императорского величества высочайшего повеления по секретной комиссии, и предписано по моим требованиям исполнять всё; а как по обстоятельствам известного бунтовщика Пугачева сего месяца 16 числа приехал я в Саратов и требовал, чтоб в сем городе была от оного злодея взята предосторожность, вследствие чего 24 числа, при общем собрании нашем в конторе опекунства иностранных и сделано определение, по которому все, согласясь, и подписались, чтоб около магазинов и в месте, найденном за способное его высокородием господином статским советником М. М. Лодыженским, яко служащим штаб-офицером и Инженерном корпусе, сделать для защищения людей и казенного имущества полевое укрепление и прочие готовности, что в том определении именно значит, которое определение при рапорте моем послано уже главнокомандующим куда надлежит, да и чаять должно было, что всё, в вышеупомянутом определении написанное, уже исполнено. А как сего 30 числа прибыв я паки в Саратов, не только по тому определению какую готовность нашел, но ниже́ какой не принято предосторожности; а как из рапорта вашего конторе опекунства иностранных 29 числа вижу я, что вы от своего определения отступились и ретраншамента, прожектированного его высокородием господином статским советником М. М. Лодыженским, делать не хотите, но желаете, пропустя столь долгое время, не зная совсем правил военной архитектуры, делать около почтового жительства города Саратова вал, не рассуди ниже места способности, лежащего под высокою горою, отрезанного от воды и столь обширного, что ниже 3000 регулярного войска и великою артиллерией защищать невозможно, приемля только в непреклонное свое правило, что вы, яко комендант города, и в нем церквей божиих покинуть но можете: то на сие, окроме всех гг. штаб- и обер-офицеров, находящихся здесь, согласных со мною, объяснить вам имею, что комендант вверенной себе крепости никак до конца жизни своей покинуть не должен, тогда, когда уже он имеет ее укрепленного и довольною людьми и потребностьми к защищению оной; а ежели всего оного не имеет так, как теперь и сожженный город Саратов, имеющий единственное наименование города, то должен находить способы, чтоб укрепиться в пристойном по правилам военной архитектуры месте, и в нем иметь от неприятеля оборону. Мы же, как в вышеупомянутом определении согласились, чтоб малое число оставить для защищения в ретраншаменте, а с прочими силами идти навстречу злодея, то чем вы свой обширный вал, выходя навстречу злодея, защищать будете? Это никому не понятно. Да и какое вы, не зная инженерного искусства, лучше укрепление сделать хотите, то также всем благоразумным неизвестно. Церкви же божии защитить, конечно, должно; но как церковь не что иное есть, как собрание людей правоверных, следовательно, ежели вы благоразумно защитите оных, то в них защитите и церковь, а утвари оных церквей в том ретраншаменте поместить можете. На сие на всё прошу ваше высокоблагородие скорейше мне дать ответ, для донесения его превосходительству, господину генерал-майору и кавалеру П. С. Потемкину, яко непосредственному начальнику высочайшей ее величества власти, присланному ныне по комиссии бунтовщика Пугачева именным ее императорского величества высочайшим повелением. Мы же, находящиеся здесь штаб- и обер-офицеры, приемлем всю тягость законов на себя, что вы оставите свой пустой, обширный и укреплению неспособный лоскут земли, именуемой вами крепостию Саратовской, и за лучшее почтете едиными силами и нераздельно сделать нам вышеозначенный ретраншамент, так и поражать злодеев, приказав ныне же всему вами собранному народу делать прожектированное господином статским советником Лодыженским укрепление, в чем во всем при вас же и купцы здешнего города давно уже согласились.
182
Я чертовски боялся за своих солдат, как бы они не поступили подобно гарнизонным и не сложили оружие перед мятежниками. Но нет, они бьют их как следует и поступают с ними как с мятежниками. Это меня ободряет.