———
Мои мысли о Шаховском
Шаховской никогда не хотел учиться своему искусству и стал посредственный стихотворец. Шаховской не имеет большого вкуса, он худой писатель – что ж он такой? – Неглупый человек, который, замечая всё смешное или замысловатое в обществах, пришед домой, всё записывает и потом как ни попало вклеивает в свои комедии.
Он написал «Нового Стерна44»: холодный пасквиль на Карамзина.
Он написал водевиль «Ломоносов45»: представил отца русской поэзия в кабаке, и заставил его немцам говорить русские свои стихи, и растянул на три действия две или три занимательные сцены.
Он написал «Казак-стихотворец46»; в нем есть счастливые слова, песни замысловатые, но нет даже и тени ни завязки, ни развязки. – Маруся занимает, но все прочие холодны и скучны.
Не говорю о «Встрече незваных47» – пустом представлении, без малейшего искусства или занимательности.
Он написал поэму «Шубы48» – и все дрожат. Наконец он написал «Кокетку49». И наконец написал он комедию, хотя исполненную ошибок во всех родах, в продолжение трех первых действий холодную и скучную и без завязки, но всё комедию.
Первые ее явления скучны. Князь Холмский, лицо не действующее, усыпительный проповедник, надутый педант – и в Липецк приезжает только для того, чтобы пошептать на ухо своей тетке в конце пятого действия.
1821
2 апреля. Вечер провел у H. G. – прелестная гречанка. Говорили об А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек: все отчаивались в успехе предприятия этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, а 25 000 000 турков оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера и Фемистокла. С крайним сожалением узнал я, что Владимиреско50 не имеет другого достоинства, кроме храбрости необыкновенной. Храбрости достанет и у Ипсиланти.
3. Третьего дни хоронили мы здешнего митрополита51: во всей церемонии более всего понравились мне жиды: они наполняли тесные улицы, взбирались на кровли и составляли там живописные группы. Равнодушие изображалось на их лицах; со всем тем ни одной улыбки, ни одного нескромного движенья! Они боятся христиан и потому во сто крат благочестивее их.
Читал сегодня послание князя Вяземского52 к Жуковскому. Смелость, сила, ум и резкость; но что за звуки! Кому был Феб из русских ласков. Неожиданная рифма Херасков не примиряет меня с такой какофонией. Баратынский53 – прелесть.
9 апреля. Утро провел с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова. «Mon cœur est matérialiste, – говорит он, – mais ma raison s'y refuse».[3] Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…
———
Получил письмо от Чаадаева55. – Друг мой, упреки твои жестоки и несправедливы; никогда я тебя не забуду. Твоя дружба мне заменила счастье, одного тебя может любить холодная душа моя. – Жалею, что не получил он моих писем: они его бы обрадовали. Мне надобно его видеть.
В «Сыне отечества» напечатали одно письмо мое к Василию Львовичу56. Это меня взбесило; тотчас написал Гречу официальное письмо57.