Только Бидди и Принц с упрямством, свойственным детям и животным, скучали по Белфриде, искали ее по всему дому, укоризненно смотрели на Нийла и Вестл, спрашивали, хотя и без слов: «Что вы сделали с нашим другом?»
Неделю спустя Вестл взяла новую прислугу — Шерли Пзорт, двоюродную сестру Нэнси Хавок.
Шерли с энтузиазмом готовилась разделить все радости наступающего рождества; она относилась к хозяевам даже теплее, чем им хотелось бы, и всегда звала Вестл «золотко». Это была типичная для того времени «финтифлюшка»: почти добродетельная молодая особа, ласковая и грациозная, как котенок, больше всего на свете любившая жевательную резинку и танцы.
С наступлением декабрьских холодов у Нийла начала побаливать раненая нога, и он все чаще думал о войне, о погибших товарищах, о прошлогоднем невеселом рождестве на госпитальной койке. Англичанки были заботливы и добры, но он тосковал о голосах Среднего Запада, о своей матери, Вестл и Бидди, о сестрах Китти и Джоан. Теперь они все снова вместе; это будет первое за три года рождество в кругу семьи.
Он думал о том, как повлияла на него война. Повлияла ли вообще?
Когда он лежал в госпитале, он был твердо уверен, что, вернувшись домой, все молодые солдаты объединятся, раз навсегда забьют вертящуюся дверь, на которой с одной стороны написано «республиканская партия», а с другой — «демократическая партия», и подадут свой голос за справедливость и процветание и за то, чтобы больше не было войн. Но, просидев шесть недель в банке и ничего за это время не услышав от банкиров, адвокатов и коммерсантов, кроме предсказаний, что этот субъект Рузвельт в 1950 году станет диктатором, он постепенно скатился к своей прежней вере в незыблемость многозначных цифр.
Но в последние дни его начали раздражать издевательские разговоры о «жидах», которые он часто слышал в теннисных клубах, Федеральном и Сильван-парк. Он думал:
«Вероятно, евреям так же неприятна кличка «жид», как моим франко-канадским предкам неприятно было прозвище «лягушатники». Мне нравился молодой лейтенант Розен, который подорвался на мине. Есть много евреев, которые ничем не отличаются от нас, — наверно, есть. Нужно мне усвоить либеральные взгляды, пока я еще молод, и потом уж держаться их всю жизнь, чтобы не попасть в подлецы, когда будешь уже пожилым и толстым и сделаешься директором этого банка — а может быть, и Первого Национального в Сент-Поле».
Размышлениям этим он предавался за своим столом, под мраморными сводами операционного зала Второго Национального Банка. Все утро ушло у него на дела по мелким ссудам; хлопотали о них преимущественно демобилизованные, желавшие открыть какую-нибудь торговлю, и Нийл старался сочетать благожелательность с осторожностью. Неверно, будто всякий банкир только и думает, как бы разорить все мелкие предприятия, принадлежащие отчаявшимся маленьким человечкам с больными дочерьми на руках. Не так уж легко заниматься банковским делом, когда вокруг тебя господствует нужда.
Перед ним лежала стопка тоненьких папок со сложнейшими финансовыми отчетами, но рядом с воспоминаниями о мечтах военных дней эти отчеты казались удивительно скучными. Он вздохнул, отложил сигарету и угрюмо покосился на изящную бронзовую табличку с надписью «Н.Кинсблад, Пом. Гл. Бухгалтера».
Когда в 1935 году он окончил Миннесотский университет, он думал заняться изучением медицины. Но летом он временно поступил рассыльным во Второй Национальный, а потом так и застрял под сводами этого уютного мавзолея; появилась Вестл, потом Бидди, и дверь захлопнулась, и он, в сущности, не жалел об этом. Он стал читать книги по банковскому делу; его повысили — сделали кассиром; он нравился клиенткам, любовавшимся его улыбкой и рыжей шевелюрой сквозь решетку, которой он не замечал. Директор Джон Уильямс Пратт отличал его за усердие, добродушие и честность, и в этом году, по возвращении из армии, он был произведен в помощники главного бухгалтера.
Мистер Пратт считал, что его молодым служащим полезно практиковаться во всех отраслях банковского дела, и Нийлу даже теперь приходилось отрываться от «привлечения вкладов» и деликатных переговоров со старыми клиентами, превысившими свой кредит, и проверять книги, подписывать кассовые чеки, учитывать фонды, а чтобы он не терял контакта с вкладчиками, Пратт каждый день заставлял его час-два просиживать у окошка кассы.
Главный бухгалтер, С.Эшиел Денвер, сосед по Сильван-парку, благоволил к нему не менее мистера Пратта.