(Присутствовали также, хотя и не были отмечены репортером светской хроники «Знамени фронтира», кое-какие люди, действительно любившие музыку.)
Нийл забавлялся мыслью, как все они отвернулись бы от эстрады и снисходительно величавого Ханникайнена и воззрились бы на него, Нийла, если бы узнали, что он августейшая особа… Забавно было бы влезать в автобус в короне и горностаях и устраивать во Втором Национальном королевские приемы.
Он позабыл об этой мишуре, когда оркестр и хор слились в мощном финале Девятой симфонии Бетховена. Он унесся в никогда им не виданный край. Затейливые пруды и лужайки, осененные дубами, уводили взгляд к колоннаде огромного дома с окнами, увитыми каменными гирляндами. Позади вставала поросшая вереском гора, а на вершине ее — башня, старинная, полуразрушенная. И будто все это принадлежало ему.
«Что это, прапамять? — гадал он. — Может быть, когда-то всем этим владел мой пра-пра-кто-то, который теперь живет во мне? Может, я действительно мог бы быть королем?
Или герцогом?
Ладно, помиримся на бароне!»
10
Он очень гордился тем, что его нововведение в банковской практике заслужило одобрение мистера Пратта и главного бухгалтера С.Эшиела Денвера.
Он предложил организовать Консультацию для ветеранов, куда его бывшие товарищи по оружию, демобилизовавшись из армии, могли бы прийти за советом насчет подыскания работы и найма квартиры, насчет пенсий или стипендий, а заодно могли бы открыть счет во Втором Национальном или взять надежную закладную.
Заведовать Консультацией было поручено Нийлу, ему повысили жалованье до 350 долларов в месяц и обещали, если дело пойдет, дать помощника. Уже наступил северный апрель — не весна, а та же зима, только пожиже, — и Нийл, убежденный, что война в Германии кончится через несколько месяцев, торопился с подготовкой помещения для Консультации, сильно напоминавшего конюшню красного дерева; туда уже был водворен стол самого Нийла, а также два мягких кресла и значительно менее мягкий диван для приема героев.
Весь день он возился, а весь вечер тараторил о своих делах. Вестл радовалась его успеху и повышению, а Бидди основала собственный банк, в первый же день принявший вклады в виде шести булавок от Руби, дочки дяди Роберта, и надкусанного сухаря от Принца. Впрочем, этот банк просуществовал недолго, потому что Руби, которой было далеко до финансовых принципов мистера Пратта, вместо своих шести булавок выпросила обратно одиннадцать, и Бидди, посовещавшись с дядей Оливером Бихаусом, объявила себя банкротом.
Мистер Пратт говорил о перспективах Консультации с осторожностью, Нийлу же возможности ее представлялись неограниченными, и в конце апреля он выехал в Сент-Пол и Миннеаполис для переговоров с банкирами, правительственными чиновниками штата и руководителями Американского легиона и других организаций, объединяющих ветеранов.
На правах финансового эксперта он ехал в пульмановском вагоне «Борап».
Завзятым путешественникам из Дулута и Гранд-Рипаблик «Борап» уже много лет служил домом на колесах. Он был так стар, что завсегдатаи утверждали, будто он построен не из стали, а из дерева, затвердевшего от зимних метелей и июльского зноя прерии, где жара достигает пятидесяти градусов. Внутри стены его были отделаны деревянной мозаикой оливково-зеленого, розового и серого тонов. План его отличался приятной асимметрией, так что даже после долголетнего знакомства с ним можно было вдруг открыть дверь и обнаружить еще одно, не виданное дотоле купе с ломберным столиком и четырьмя допотопными креслами, обитыми колючим зеленым кретоном.
В вагоне «Борап» старший мистер Спаррок — Хайрем Спаррок, отец доктора Генри, — который в девяносто четыре года еще не умер, хотя отчасти и удалился от дел, — держит свой запасной комплект из пяти сортов пилюль, трех сортов возбуждающих капель и двух вставных челюстей, а также гребешок и палочку бриллиантина. Этот добродушный старый бандит, близко знавший Джона Д.Рокфеллера-старшего и Сесиля Родса, хоть и передал большую часть своей собственности сыну, до сих пор имеет чуть ли не полмиллиона гектаров земли в Соединенных Штатах, а его владения в Мексике измеряются не милями, а летными часами. В Гранд-Рипаблик считают, что Хайрем богаче и Уоргейтов и Эйзенгерцев, но сам он вечно толкует о своей бедности и никогда не дает негру Маку — проводнику «Борапа» — больше двадцати пяти центов на чай.