Выбрать главу

— Да ведь гиена же, — как же так непонятный, — попробовал было возразить Коля, но с большой убежденностью в голосе подтвердил Матийцев:

— Непонятный!.. Непонятно было прежде всего то, как этот зверь очутился не только в Чир-Юрте, но даже и в Дагестане и вообще на Кавказе, раз его родина — Северная Африка… Тогда не было еще Суэцкого канала, и эта пятнистая гиена могла через Суэцкий перешеек пробраться в Малую Азию, а оттуда через Грузию в Дагестан, но вопрос, зачем же именно этому совершенно одинокому зверю понадобилось совершать такие путешествия. Что это из Ливингстон на четырех лапах?

— А может быть, это была просто гиена, убежавшая из зверинца? — высказал догадку Коля.

— Убежавшая из зверинца, вы говорите… Но, во-первых, из какого же именно зверинца? Зверинцы тогда могли быть только в больших городах, а от больших городов русских до Чир-Юрта три года скакать было надо. Во-вторых, пятнистых гиен нельзя смешивать с полосатыми, которые и ростом гораздо меньше и не такие свирепые… Полосатые бывают и теперь в зверинцах, бывали, я думаю, и тогда, а что касается пятнистых, то это — совсем другая материя. Вообще вопросом о гиенах мой отец тогда начал усиленно заниматься, но к ясности в нем не пришел, и откуда взялась чир-юртская гиена, объяснить мне не мог. Но вот что произошло вскоре после охоты на гиену: исчез Зубков, муж Поли. Он получил от самого полковника Круковского отпуск на неделю, чтобы отвезти бедную Полю к родным, однако через неделю вернулся только конвой, а сам Зубков не вернулся в полк.

— Бежал к черкесам? — оживленно спросил Коля и добавил возбуждаясь: — Вот это так! По-моему, это объяснимо!

— Нет, тоже необъяснимо, — спокойно сказал Матийцев. — Сбежал и бросил свой дом и огород — все хозяйство и все свое будущее. Ведь за отличие в сражениях мог быть произведенным в офицеры… Однако сбежал… Что к черкесам сбежал, — это осталось неизвестным, а говорить, конечно, так и говорили. Но ведь и о Бестужеве-Марлинском говорили, что он, будучи уже офицером, перешел на сторону черкесов, а совсем не был убит в схватке у мыса Адлер.

Дружба моего отца с Муравиным расклеилась уже, конечно, но все-таки они продолжали и после страшного происшествия в Нижней слободке жить на одной квартире, и однажды, недели через три после происшествия, вздумали отправиться на охоту, как это проделали уже однажды гораздо раньше. Тогда они вызвали неудовольствие Круковского, но теперь уже другой был у них командир полка, князь Чавчавадзе, не такой строгий, да и ни о каких шайках черкесов, на которые можно было бы наткнуться, не было слышно. Однако прежняя история с ними повторилась: их обстрелял кто-то из лесной опушки, и мой отец был ранен штуцерской пулей в плечо. Послан, разумеется, был взвод драгун на это место, но никого не нашел, а у моего отца, да и у Муравина тоже явилась догадка, что стрелял в них не кто другой, как именно этот беглый Зубков. Муравин поэтому тут же начал хлопотать о переводе в другой полк, что ему и удалось, так как он был не без связей в Питере, а мой отец вследствие этой своей раны в плечо, отчего перестал он владеть левой рукою, вышел в отставку.

Позже, впрочем, рука снова стала действовать, он же подготовился и поступил в университет, откуда выйдя, стал педагогом… Это уж профессия мирная, и ей он отдался до конца своих дней. Впрочем, большой карьеры не сделал, так как с начальством не умел ладить. Когда его попросили по возрастному цензу в отставку, он был всего только директором учительской семинарии в уездном городе на Украине.

— Ну, хорошо, — сказал Коля, — а что же все-таки его стукнуло, вашего отца?

— Я ведь сказал уже, что этот самый непонятный зверь, — несколько даже удивился его вопросу Матийцев.

— Да, вы сказали, конечно, только я понял так, что все это в целом, — о чем вы рассказали подробно.

— Разве подробно? Я ведь только вкратце, а разве получилось, что подробно? Один ведь только год, даже и того меньше, одного только человека, ничем особенно не примечательного… И если я припомнил кое-что вот, в разговоре с вами, то исключительно по аналогии с тем, как меня стукнуло. Вышло как-то так, будто это стуканье у нас фамильная черта и если я когда-нибудь женюсь и у меня будет сын, то заранее можно будет сказать, что и его в этом же роде стукнет.

— Всех скоро стукнет! — сказал резко Коля, и брови при этом сдвинул, и губы после этого крепко сжал.

— Как именно стукнет? — не понял его Матийцев.

— А разве японская война не стукнула Россию?

— Стукнула, — этого отрицать не могу, — согласился Матийцев. — Между прочим, чтобы уж до конца довести аналогию: через шесть-семь лет после того, как стукнуло отца моего, стукнуло ведь и всю николаевскую Россию в Крымскую кампанию.

— Так стукнуло, что шестидесятые годы появились! — с большим подъемом подхватил Коля. — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов, Писарев, Щедрин… И Японская кампания тоже ведь стукнула! Так стукнула, что началась революция.

— Да, началась революция.

— Ну вот, а теперь?

— Что теперь?

— Что происходит теперь, как вы думаете?

И так как Матийцев только развел недоуменно руками, Коля ответил сам на свой же вопрос:

— А теперь она продолжается, — вот что происходит теперь!

— Как же именно продолжается?

— Как?.. Путем массовых забастовок, разумеется!

— Ну да, да… Это конечно… И путем стрельбы уже не по каким-то прапорщикам Матийцевым, а по губернаторам и премьер-министрам Столыпиным, — вполне серьезно сказал Матийцев, но Коля так и вскинулся от этих слов:

— Разве наша партия стреляет в губернаторов? Это — эсеры, а совсем не мы, большевики! Однако ведь Столыпина охранник Богров убил в Киевском театре в присутствии самого царя Николая, но… все-таки честь эту оказал премьер-министру, а не царю, — вот какой ход даже и со стороны эсеров! Почему, как вы думаете?

— Не могу объяснить, — признался Матийцев.

— Потому, — понизив зачем-то голос, заговорил Коля, поблескивая глазами, — что даже они, эсеры, берегут этого дурака на троне. Революция в конце концов победит, конечно, самодержавие, но скорее всего и прочнее всего победит именно при нем, при Николае Втором, — это даже и эсеры понимают, поэтому и не делают покушений на его жизнь!.. Другой такой пешки и на заказ никто не сделает!

— Вот видите как, — а я об этом как-то даже ни разу и не подумал как следует…

Матийцев помолчал немного и спросил:

— Так, значит, забастовки рабочих?

— Разумеется… Наша партия опирается на рабочих… Помните, какие забастовки были в девятьсот пятом году? Ого!

— Помню, да… Но я-то помню, а вам-то сколько же было лет тогда?

— Все равно, сколько… Мне говорили об этом товарищи, и я читал об этом сам, так что отлично знаю. А вам известно, что Ленин еще в позапрошлом году основал большевистскую газету «Правда»? Вы видели когда-нибудь нашу «Правду»?

— Нет, не приходилось.

— Как же вы так? Наша рабочая газета, надо ее искать, а сама она в этих местах редко на глаза попадается. Вы когда уезжаете отсюда к себе на шахту?

— Едва ли я отсюда поеду на шахту к себе, — сказал, чуть улыбнувшись, Матийцев.

— Как так это? Почему?

— Да потому, что и меня ведь тоже судить должны за обвал в шахте.

— Это я знаю… И вообще теперь, конечно, с инженерством все у вас должно быть кончено… Сколько засыпало рабочих?

— Двоих забойщиков.

— А их откопали?

— Откопали, но только уж мертвых… А шахтой ведаю я, значит, меня и будут судить.