— Как-как? Что-то вы запутанное такое: наше — не наше? — очень заспешил Алексей Иваныч.
— Ага, запутал я вас? Вот как! (Старик был очень доволен.) А ржевской пастилы не хотите ли? Без этого понять меня мудрено и даже нельзя.
— Нет, я почти понял… Да, это так и есть, конечно! — и Алексей Иваныч не мог удержаться, чтобы долго не посмотреть на Илью.
Но Илья сидел скучный и чинный, как будто тоже в гостях.
— А бывает и так еще, — думая все о своем, добавил живо Алексей Иваныч: — что уже не наше, то опять стало наше.
— Это, любезный приезжий, так оно и должно быть, — согласился старик.
— Дядя, любезного приезжего зовут?.. — вопросительно поглядела на гостя Саша.
— Алексей Иваныч.
— Зовут Алексей Иваныч, дядя.
— Легчайшее имя!.. Счастливый вы человек… Алексей Иваныч!.. А вот я… Никак к своему имени привыкнуть не могу!.. Да-а!..
Дядя оглядел всех веселыми глазами, и Таня фыркнула, расплескав чай, Саша вобрала губы, чтобы не засмеяться вслух, и от этого заметней смеялась глазами и красными щеками; только Илья был по-прежнему скуп на улыбку.
— Видите ли, история эта давняя (я ведь уж очень старый хрен), и если б я акушер был, я бы вам бесплатно объяснил, почему у родительницы у нашей вот с их отцом (кивнул поочередно на Илью и на Сашу) не стояли дети, — человек пять подряд, а? Отчего это? Но, к горести моей, на акушера я не обучался: не стояли, и все: до году не доживали… А родители мои — ах, чадолюбивые были! Огорчение для них! А?.. (Отчего не пробуете, Алексей Иваныч, печенья миндального? Скушайте, вот это на вас смотрит…) И вот, как мне-то родиться (ох, давно это было — очень я старый хрен!), заходит к нам в купеческий дом монашек… Натурально, к нему за душевным советом родительница: ведь дом купеческий, а он — монашек… «Календарь, — ее спрашивает, — имеешь?» — «Как же календаря не иметь!» — «На той странице, где имена мужские, возьми и шарик хлебный кинь — как на „Соломона“: где остановится, — то имя и дай… И непременно же лик того святого повесь ему в голова, а то — без значения…»
— А вдруг бы девочка! — фыркнула Таня и закатилась, ткнувшись в толстую Сашину косу и твердя: — Когда я не могу!..
— Ан, то-то и есть, что он, монашек, все и угадал! Родился я (как будто и мальчик, а? — где она там спряталась, смешливая?), и имя вышло мне… А-скле-пи-о-дот! Гм? Каково имечко-то, любезный приезжий… Алексей Иваныч? (Экая смешливая!..) Ну, это не все еще, это бы еще так и быть, — но ведь иконку святого моего — лик надо мне в голова: это уж монашек строго-настрого… И вот поехали мои отцы, по-е-хали вместе со мной зимою, на лошадках (железных-то дорог тогда ведь не было) по монастырям разным — лик моего святого отыскивать… Полгода ездили, — а? — по обителям-то, — а? — и в морозы и в метели, и все со мной, главное: ведь вот не боялись же, что меня извести могут! Что значит вера-то: горами двигает!.. Однако… Алексей Иваныч, — куда ни придут — нет да нет, нет и нет: святой очень редкостный и лика не имеет. Не помню уж, как говорили, сколько страданий перенесли — только в Почаевской лавре нашли наконец… Нашли лик! Тут, конечно, радость неописуемая и молебны… За иконку эту, так вершка в два иконочка, — она у меня и сейчас цела, — четыреста рублей взнесли!.. И вот, поди же ты, — вера ли это, или что еще, только я, как видите… а?.. А их отец тоже так, по хлебному шарику, — он Галактион, как вам известно, — гораздо проще… И тоже ничего: долго жив был… Ничего… Одним словом, — способ этот оказался очень хорош, хе-хе-хе-хе!.. И когда у вас заведутся дети (он оглядел поочередно всех веселыми глазами, разыскал и смешливую), то вы… не пренебрегите, хе-хе-хе-хе… Только вы уж даже и по железной дороге не ездите, не советую, а лучше по почте насчет лика, по почте, и даже могут прислать посылкой, хе-хе-хе-хе…
«В этом доме, с этим дядей как могла бы ужиться Валя? — думал между тем Алексей Иваныч. — Нет, не могла бы… Архиереи на стене, шкаф этот, измятый самовар и все такое, — неуютно как-то, нет, — не могла бы…» Поэтому он глядел бодро, — именно, как приятный гость. Незаметно для других он зачем-то все подмечал, что тут было кругом, и ни одной черточки ни в Саше, ни в дяде не пропустил, и все их примерял к Илье. Видел он, что Саша кропотливо, по-женски повторила Илью: такая же широкая лицом и белая, с цветущими щеками и невысоким лбом; вот так смотрит из-за самовара одним глазом, вот так матерински останавливает тоненькую Таню, вот так привычно слушает дядю Асклепиодота… Еще раньше, чем Илья, станет совсем теневой, вечерней.
Столовая как будто устроена была на очень большую семью: широкая, длинная, — и весь дом дальше представлялся таким же незаполненным, разве что старый Асклепиодот зайдет куда-нибудь один, что-нибудь вспомнит смешное и зарегочет. А Валя так любила вещи, и такая это была для нее радость: стильная мебель, статуэтки, красивые безделушки… И вдруг вот теперь остро так жаль стало всего этого своего, прежнего, всех этих милых, никчемных, бесполезных вещей, точно не сам даже, а Валя в нем по ним вздохнула (и по тому городу, и по той улице, на которой жила, и по всей земле), — вздохнула, и вот грустно стало ему: уничтожено, разбито, ничего не склеишь снова, не соберешь… Зачем это случилось?.. И, выбрав время, когда отвернулся к девочкам, шутя с ними, старик, наклонившись, тихо сказал Илье Алексей Иваныч:
— Помните гостиную розовую?.. Столовую нашу?.. Картины?.. Все раздарил и продал за «что дали»… Помните?
— Не представляю ясно, — ответил, подумав, Илья.
Тут вошла зачем-то Марья, которую дядя, указав на самовар и на гостя, назвал Марьей-пророчицей. Обличье у этой Марьи было грубое, — глаза узенькие, нос большой и рябой, руки толстые, красные… «И верно, пьет втихомолку, — подумал Алексей Иваныч. — Нет, не могла бы с ней Валя…» Все, что ни встретил здесь Алексей Иваныч, все, что ни слышал он здесь, — все было не по ней…
«А как же Илья?..» — И опять он всматривался в Илью.
Тем временем старик Асклепиодот сыпал и сыпал свое отчетливое и густое и все смешил Таню, хотя обращался к Алексею Иванычу, как к весьма приятному гостю.
И, видимо, старику он был действительно приятен, потому что вдруг тот как будто искренне сказал:
— Вот какой вечер сегодня удался: дал бог с хорошим человеком увидеться и поговорить!
А Илья сидел совсем далекий.
«Он всегда здесь с ними такой или только сейчас, при мне?» — старался разгадать Алексей Иваныч.
Только раза два за весь вечер обратился дядя прямо к Илье. В первый раз он сказал, хитровато покосившись:
— А Шамов-то!.. На мое же и вышло: теперь рачьим ходом ползет.
— Ну, что ему теперь: заработал, — вяло сказал Илья.
— Ух, за-ра-бо-тал!.. Заработал кошке на морковку, а кошка морквы и не ест, хе-хе-хе.
Во второй раз тоже так, — назвал какое-то имя и коротко бросил Илье, как о чем-то хорошо им обоим известном:
— Он мне: «Ваша миссия математически ясна…» и так дальше. А я ему сказал потихоньку: «Душевный мой паренек… Вы свою мате-матику знаете, но вы моего папаши не знали, да-с… Характер мой природный надо сначала узнать!..»
— Это уж ты, кажется, напрасно, — проронил Илья.
— Не-ет-с, он отлично понял: не напрасно вышло.
«Что это у них, общие торговые дела, что ли?.. И сюда приехала Валя!» — подумал Алексей Иваныч. Он написал украдкой в своей записной книжке: «Пойдемте в ресторан» — и протянул Илье. Тот, прочитав, кивнул головой, и только что хотел встать Алексей Иваныч, как дядя, поглядев на часы (было девять без четверти), сказал, вставая: