Итак, это учреждение, претендовавшее быть новой центральной властью в Германии, оставило все в том же самом виде, в каком застало. Далекое от того, чтобы осуществить давно ожидаемое единство Германии, оно не устранило ни одного, хотя бы ничтожнейшего, из властвовавших в Германии монархов; оно не укрепило связей между ее разрозненными провинциями; оно ровным счетом ничего не сделало для того, чтобы разрушить таможенные заставы, которые отделяли Ганновер от Пруссии и Пруссию от Австрии; оно не сделало даже слабой попытки уничтожить ненавистные пошлины, которые в Пруссии повсюду препятствовали речному судоходству. Но чем меньше Национальное собрание делало, тем больше производило оно шума. Оно создало германский флот, но на бумаге; оно присоединило Польшу и Шлезвиг; оно разрешило немецкой Австрии вести войну против Италии, но воспретило итальянцам преследовать австрийцев на германской территории — в этом надежном убежище для австрийских войск; оно то и дело разражалось приветственными возгласами по адресу Французской республики и принимало венгерские посольства, которые возвращались домой, несомненно, с еще более смутными представлениями о Германии, чем те, какие у них были до поездки.
Это Собрание в начале революции было пугалом для всех германских правительств. Правительства ожидали от него весьма диктаторских и революционных действий в силу полной неопределенности, в которой было признано необходимым оставить вопрос о его компетенции. Чтобы ослабить влияние этого внушавшего страх учреждения, они раскинули чрезвычайно обширную сеть интриг. Но они оказались более удачливыми, чем проницательными, так как в действительности это Собрание выполняло дело правительств лучше, чем они могли бы выполнить его сами. Главным козырем в интригах правительств был созыв местных законодательных собраний; в соответствии с этим не только мелкие государства созвали свои палаты, но и Пруссия и Австрия созвали у себя учредительные собрания. В этих собраниях, как и во Франкфуртском парламенте, большинство принадлежало либеральной буржуазии или ее союзникам — либеральным адвокатам и чиновникам; и в каждом из них дела приняли почти один и тот же оборот. Единственным отличием было лишь то, что германское Национальное собрание было парламентом какой-то воображаемой страны, так как оно отказалось от создания объединенной Германии, т. е. как раз от того, что было первым условием его собственного существования; что оно обсуждало воображаемые, не имевшие никаких шансов на осуществление, мероприятия им же самим созданного воображаемого правительства и принимало воображаемые постановления, до которых никому не было дела. Напротив, учредительные собрания в Австрии и Пруссии были как-никак действительными парламентами; они свергали и назначали действительных министров и навязывали, хотя бы только на время, свои постановления монархам, с которыми им приходилось бороться. Они тоже отличались трусостью, им тоже недоставало широкого понимания революционных мероприятий; они тоже предали народ и возвратили власть в руки феодального, бюрократического и военного деспотизма. Но положение вынуждало их, по крайней мере, обсуждать практические вопросы, представляющие непосредственный интерес, и жить на земле среди прочих смертных, между тем как франкфуртские болтуны испытывали наивысшее счастье, когда им удавалось парить в «воздушном царстве грез», «im Luftreich des Traums»[23]. Поэтому дебаты берлинского и венского учредительных собраний составляют важную часть истории германской революции, между тем как ораторские потуги шутовской франкфуртской коллегии могут заинтересовать лишь коллекционера литературных и антикварных диковин.
Немецкий народ, глубоко чувствуя необходимость покончить с ненавистной территориальной раздробленностью, которая распыляла и сводила к нулю совокупную силу нации, некоторое время ожидал, что франкфуртское Национальное собрание хотя бы положит начало новой эре. Но ребяческое поведение этой компании премудрых мужей быстро охладило национальный энтузиазм. Их позорный образ действий в связи с заключением перемирия в Мальмё (сентябрь 1848 г.)[24] вызвал взрыв народного возмущения против этого Собрания, от которого ожидали, что оно обеспечит нации свободную арену для деятельности, но которое вместо этого, охваченное неслыханной трусостью, только вернуло прежнюю прочность устоям, лежащим в основе нынешней контрреволюционной системы.
24
Речь идет о перемирии в шлезвиг-гольштейнской войне, заключенном 26 августа 1848 г. между Данией и Пруссией. Война против Дании, начавшаяся с восстания в Шлезвиг-Гольштейне, являлась частью революционной борьбы немецкого народа за объединение Германии. Правительства германских государств, в том числе Пруссии, под давлением народных масс вынуждены были принять участие в войне. Однако правящие круги Пруссии на деле саботировали военные действия и в августе 1848 г. заключили позорное перемирие в Мальмё. Ратификация этого перемирия в сентябре 1848 г. франкфуртским Национальным собранием вызвала волну протестов и привела к народному восстанию во Франкфурте. Весной 1849 г. военные действия в Шлезвиг-Гольштейне возобновились, но в июле 1850 г. Пруссия заключила мирный договор с Данией, что позволило последней разгромить повстанцев.