Вот барин и принялся сгадывать. Гадал-гадал – сгадать ничего не может.
– Не могу, – говорит, – без пишши, затошшал… а то бы я!..
– Ну, и выходишь ты – кишка луженая! – баба та ему. – На бабе думаешь проехаться… Ну, на чего ты сгоден? бабе и той помочь не можешь. Ужотко сама пойду, которые умные люди сказывали… боле, будто, ста верст отседа колдун-чиродей в башне сидит, судьбу разгадывает. Только досту-питься до него трудно, слово к нему знать надо, фамилию… Мартыном звать-то, а вот про фамилию не сказывают, дознать не могут. Мне намедни дьячок брехал. Может, ты чего знаешь?..
Потер себе барин лоб, тер-тер…
– Да, – говорит, – я знаю. Мартын… Мартын… Мартын?!
– Ну, Мартын! Ничего ты не знаешь…
– Знаю! Мартын… Мартын… Знаю! Мартын-Задека!! Да ужли ж, – говорит, – он жив?! Сам пойду к нему, поспрошаю!
– Стало быть, жив, коли говорят знающие! И сколько к ему народу, будто, ходили, да чтой-то никто вот назад-то не ворочается!.. Может, доступиться никак не могут?.. А он, будто, все как есть знает про судьбу!
– А я доступлюсь! – говорит барин, повеселел. – Я теперь такой отчаянный… И всю тебе судьбу сгадаю… Картошечки бы мне только, а то у меня и сил нет.
Ну, накормила его баба картошкой, укрепила… – пошел барин того чиродея достигать. Шел-шел – никто ничего не знает. Сгадывается так, что должен быть чиродей, а может, и укрывается до времени, не желает. Дальше да дальше посылают, а куда – неизвестно. Боле тыщи верст прошел барин, по таким дремам-чащам продирался, что до кожи оборвался, а отступиться никак не хочет: самолюбие уж забрало. Травкой одной питался, затошшал… И приходит вовсе в незнакомое место, никаких людей уж не встревается, – одна сосна. Видит – гора высокая, один камень, а на горе крупная башня стоит, как столб. Ну, забоялся. Уж к ночи было, а огоньку не видать нигде. Ну, конечно, к нему неизвестный старик выходит из дремучих лесов, вроде как пустынник. Барин за его и прицепился: скажите да скажите! А тот, немой, будто. Ну, разжалобил его барин… слезами взял. Вот тот старик и говорит:
– Не тебя, дурака, жалеючи, а православного народа… Но только из этого ничего не выйдет, через тебя не произойдет.
– Я, – говорит барин, – хочь попробую. Вы мне укажьте, где мне тут Мартына-Задеку найтить… Я не отступлюсь…
– Ну, раз вы так желаете, на свою судьбу идете, можете итить. Самая эта башня, на горке, самый Мартын Задека живет. А не боишься?
– Я теперь страсть отчаянный, – барин ему. – Мне теперь ничего не страшно. Мне подвиг нужен! На навозе помирал – и то не страшно.
– Ну, – говорит, – в таком случае мо-жете! Такая ваша судьба.
Уж до точки человек дошел… что ему?! Всходит барин на ту гору, взлезает на башню… – собаки огромадныя на его кинулись, рвать! Завизжал, понятно. А тут самый он, Мартын, стало быть, Задека и заявляется. Чисто вот старик тот! Обернулся, значит.
– Давно тебя, – говорит, – дожидаюсь. Пожалуйте. И не вижу, а вижу!
Какое слово сказал! Ну, прямо, – голова! Вовсе слепой, вроде как чиродей, – в огромадном колпаке, в халате, нос крючком, борода до пуза.
Так барин и затрясся. А тот ему свое да свое, пужает:
– И не вижу, а вижу!
Значит, такой у него разговор непонятный, – чиродей, потому!
Глядит барин – огромадная труба наставлена, в небо чтобы глядеть, в планиды, – и книга чернокнижная, огромадная, с дверь будет. И свечи горят, черныя-расчерныя, огромадныя, и черепья человечьи лежат – страсть! Лягушки тоже огромадныя по углам лупятся, и энтот, понятно… ну, как полагается, огромадный котище, весь черный, глазища зеленые, – лоп-лоп! – страшенный!
– Садитесь, – говорит, – я, – говорит, – вам сейчас пропишу рицеп! Давно тебя поджидаю.
– Я, стало быть, к вам по важному делу… нащот судьбы…
А тот на него как кинется!
– Часы… тудыт-растудыт!
Барин ему – пожалуйте! Покорился.
– Ну, – говорит, – счастлив ты, что часы при тебе остались. А то бы, – говорит, – только тебе и места – собакам тебя стравить! Себя еще поддержать можешь, могу еще с тобой разговор иметь. Может, что из тебя и будет.
Взял от него часы – и на стенку. Глядит барин – полна у него стена часов, – и золотые, и серебреные… Ну, золотых больше, – чисто вот звезд на небе, навешано. И спрашивает:
– Это для чего же часов-то у вас сколько?
– А сколько дураков – столько и часов. Вот теперь одним больше стало. А не желаете с часиками расстаться – можете уходить, мне ваши часы без надобности. Но только, – говорит, – смотрите!
Ну, податься некуда, – сдался.
– Скажите, какое моей судьбы решенье!
– А вот погодите, сейчас узнаете. Труба докажет.
И опять за свое:
– И не вижу, а вижу!
В трубу, на небо, и уставился. А кот в ногах крутится, мурлычет, хвостом цепляет, сгорбатился, – фырк да цырк! Барина жуть взяла. Сидит-дрожит.
– Ага! – кричит чиродей, – теперь мне доподлинно все известно! Так это ты сам и есь, кишка луженая?! веселый барин?!!
Ну, признался: податься некуда.
– Искал своего-дождался. Поддержись!
Да кэ-ек его трубой по башке царапнет – готов!
Сейчас брюхо ему вспорол, все кишки-черева выпустил – прямо, ахнул: триста аршин кишки! Отмотал-отсчитал аршинчиком – чик! Ну, оставил, сколько по правде-закону полагается, зашил, дунул-плюнул…
– Вставайте!
Поднялся барин, глядит – пузо-то как мешок пустой, обвисло.
– Что-то мне, – говорит, – как хорошо-легко стало?! даже удивительно, будто и не я самый.
А Мартын-Задека ему и давай:
– От твоей-то кишки луженой все трясение и вышло! Столько ты без пути всякого припасу в одно место нужное-ненужное перегнал, что земновесие изменилось, чужая планида и причалила. А на той планиде самые цари-короли и проживали! И так ты свистал отчаянно, что цари-короли услыхали да-рраз! – и здесь. А глазища у них жадные да завидущие, в каждом по тысяче глаз! Вас, таких дураков, и всего-то на всей земле тыща-другая наберется, а им миллионы виделись! И капиталов-то у вас, дармоедов, супротив всего народа совсем пустяк, а им миллиярды представлялись! Вот они и скакнули, да только прошиблись здорово, скоро и им-то самим несладко будет, опять на свою планиду перестегнут, – мне все в трубу видать явственно, опять планида подходит близко…
– Ну, а по времю-то как выходит?.. – барин чиродея пытает.
– А вот погоди, увидишь. А часы потому отбираю, что они вам, дуракам, без надобности: придет время – кому поумней назначу. А вам – что часы, что нет, – свистали безо времени. Видал?
Да фигу к носу!
– Не имеете права! Отдайте мои часы… я, может, еще, – говорит, – расторгуюсь…
– Да ты еще разговариваешь?! – как крикнет. Топнул-хлопнул, – сейчас его слуги-арапы да собаки… барина под уздцы да в каземат, – подвал огромадный, черный!
– Время ему понадобилось теперь! – кричит. – На десяток его годов! И мышами его кормить! Может, еще и поумнеет.
Поволокли его в подвал, а барин про себя думает, – ну, ежели десять годов, – перетерплю. Хоть и мышами, а все лучше, чем ничего. А то все кишки скрутило.
А чиродей сейчас его под печать – и замкнул веселого барина на замок, до срока.
Сидит покуда.
Алушта,
октябрь 1919 г.
Всемога
Служил матрос верой и правдой – отечество защищал, порцию водки получал исправно, все моря-окияны изъездил, свет повидал, – да вдруг заскучал и заскучал.
А звали его – Всемога.
Бывало, крикнет начальство:
– Эй, Всемога! Пластырь под корабль подводи! А Всемога уж из-под воды кричит:
– Есть, ваше благородие!
И уж стал срок ему подходить – службу свою кончать и в швицары, в банк куда определиться, – очень фигурой вышел! – а он возьми да и заскучай. Стал раздумывать, то да се…
– Все-то я знаю, все-то я умею… И витерпасы знаю, и винилировку знаю… вострономию – и ту умею! А всей мне цены – в швицары! Сволоте всякой зеркальные двери отворять да пятаки огребать? Ну, на это дело пущай поглупей меня найдутся!