Скучал-скучал, душу свою расстраивал, и до того распалился, что хочь забастовку делай. А уж как человек расстроился, – тут-то бесу самая слабость и есть.
Вот раз, ночным делом, стоит Всемога на вахте и про свое все раздумывает:
– Все-то я знаю, все-то я умею… И витерпасы знаю, и в арихметику умею… а за все про все выходит мне один питя-алтынный! Вот тебе и пра-вда!
А ему под ухо, будто с ветру:
– А по витерапасу-то тебе за кажное слово рупь полагается!
Поглядел Всемога – нет никого! Черным-то черно: ночь да море. Опять про свое стал думать:
– А что… и верно! никак не меньше… Ну, гляди на дело: и за командира могу, и за адмирала могу… за всякого могу! ей-Богу!..
А ему опять – в ухо:
– А ты, Всемога, меня поминай, а не Бога!
Глядит Всемога – кой черт?! Пригляделся – и видит: сидит на цепях – на якорях черный, а ни то серый, – не разберешь. Ну, жизнь. Ночь, понятно. И спрашивает, с опаской:
– Что за черт?!..
А серый и отозвался:
– Самый и есть он, бес! Вознесу тебя, Всемога, до небес! Желаешь?
Сплюнул Всемога и забодрился, – матрос, понятно: всякие видал страхи.
– Ах ты, – говорит, – матери твоей… бес?! А ты как на наш корабль влез? Тут тебе по штату не полагается!..
По службе, значит, сказать обязан, по уставу: потому – вахта, не полагается.
А тот на свое все ткет:
– Мне, – говорит, – по моему праву навсягды быть полагается.
– Это по какому-такому пра-ву? – Всемога-то ему. – Я все права-законы понимаю, до самой точки! и в арихметику понимаю, и витерапасы умею…
– Потому ты – Все-мо-га! – бес-то ему натачивает. – Весь свет можешь перетрясти – ба-аль-шие капиталы приобрести! А тебя в банк, в швицары! Да в швицары-то кажный швицарец может!
Обрадовался Всемога – повеселел. И спрашивает:
– Ужли могу и такое – весь свет перетрясти, все ихние капиталы приобрести?! За-нятно бы… Ну, а в дело-то как произвести?
Тут у них и пошла беседа. Учал его бес тачать:
– Да плевое вовсе дело! Только и всего, что плечами наподдавай, мозгами пошевеливай!
– Есть! – говорит Всемога. – Струмент имеется!
А плечи у него бы-ли… – никакие ворота не устоят!
– Какие твои планты – доказывай!
– Планты будут. А за науку – уж как полагается… – бес-то ему лукавит. – Первым делом… – его сымай, на шее чего мотается!
Свое, значит, дело понимает.
– Есть! – говорит Всемога, и – рраз!
Сорвал с себя крест да – в воду! И стал, прямо, отчаянный.
– Чего, – кричит, – зря трепаться! Сказывай про свои планты, в самую точку гни!
А бес, понятно, в ухи ему свое заливает:
– Есть у тебя, Всемога, товарец… зря валяется, промеж требухи болтается. Тебе без надобности, а мне, гляди, хочь на подметки сгодится. Душу под меня подпиши!
Ку-да загнул!
А Всемога уж до самой отчаянности дошел, планты-то узнать охота.
– Есть! – кричит. – На кой она мне, душа-то? Попам на счастье? Без ее куды легше! Не желаю никакому черту служить, желаю в полное свое удовольствие пожить.
А бесу того и нужно.
– А теперь только меня слушай! – и давай ему в ухи планты нашептывать. – Стало быть, варим кашу!
А Всемога распалился… – не пердохнет. Одно и одно, – ругается:
– Ах, дьявола… вашу!..
Пошептал-покрутил бес и – в воду, скинулся. И почал тут Всемога действовать.
Начальство прекратил, корабль утопил, а сам на берег отчалил и давай плечами наподдавать, мозгами пошевеливать. Шевелил да наподдавал, – и стало у него богатство несметное. Так и сверкает! На руках кольца, на руках-ногах браслеты, по три пары часов носит, золотые-серебреные, полны карманы серебра-золота, хочь в собак швыряй. От девок – от баб отбоя нету, всякое удовольствие. Ходит-зыкает, чуть что – в морду левонвером тыкает-орет:
– Я таперь все-о могу!.. И в генералы могу, и в адмиралы могу, и во министры могу, и в анжинеры могу… за дох-тура могу… в инспекторы могу!.. Проси у меня, чего кто желает!..
Ходит-хороводит – жуть Города красными флагами его встречают, по деревням собаки от него шарахаются, – а то пристрелит! Уж на что железные поезда, а и те из уважения останавливаются. Фабрики-заводы и дымить опасаются – не дыхнут, потому – кто ее знает? И таким манером таких чудес натворил, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Все-мо-га!
Вот и заходит раз, у моря на берегу, в одну харчевню. А в той харчевне женщина одна бедная соленой водицей торговала, а на заедочку корочку подавала. Заходит, стало быть, Всемога в эту самую харчевню и зычит:
– Эй, ты, голова курячья… тррави! Становь-подавай мне счас жареного гуся с кашей! сей-минут! Чтоб стал передо мной, как лист перед травой!
Ну, женщина напужалась, понятно, и говорит ему вежливо:
– И вовсе мы люди бедные, еле живы… Ну, какие у меня гуси?!
А тот знать ничего не желает – куражится:
– Дисци-плину мою не почитаешь?., такая-растакая!.. Счас гуся подавай, а ни то – на мушку! У мене разговор короткий! Ай не знаешь, чего видаешь?! Да я ж Все-мо-га! По всем морям-окиянам плавал, весь свет преизошел! Самого что ни есть жирного подавай, со всеми потрохами!
И ни слова не говоря, из кармана на стол – бутылку. Сталоть, на якорь стал. Что ты тут будешь делать!
– Желаю, – говорит, – у тебе в хибаре выпить-закусить, внимание тебе доказать! Очень, – говорит, – я бедных почитаю-уважаю!
Расстроил, понятно, женщину. С голоду, прямо, подыхают. Ну, и взяло ее за сердце от такого разговору:
– Были и у нас гуси, как ты по морям плавал… – женщина-то ему, – а как на сухопутье определился, все гуси за море улетели. Остались… слезы одне соленыя… Как мужа моего по твоему указу убили, – уважения тебе не сделал… – последнюю рубаху его продали. Мне, – говорит, – теперь с детями один конец: головой да в воду!..
А Всемога уж из бутылки дернул, – закуски обязательно требуется. Как хватит по столу кулаком!
– Ах ты, баба глупая-нитилигентная! – кричит-разоряется. – Как ты так можешь, со мной бунтуешь, дисциплины не признаешь?! Ай не знаешь, чего я с тобой могу исде-лать?
– А чего ты со мной исделаешь хужей смерти? – женщина-то ему, уж не боится.
А тот – никаких резонов!
– Я все могу! Вот тебе последний мой срок-урок: через пять чтобы минут, а гусь чтоб сюда… на рейд ко мне выплыл кашей! И каши чтобы на нем – горой! А не то я та-а-кое исделаю!..
– Ай ты сбесился?! – женщина та ему. – Человечьего разговору уж не понимаешь? Да ежели его нету, гуся-то?!
– Как-так, нету?! Хлопну-топну – тышши у меня гусей будут! Да я ж Все-мо-га!
– А ежели ты Всемога, – женщина-то ему, – ты бы нам хоть по кусочку хлебушка мяконькова определил, с девчонкой! Который уж день корочки не видим, сольцу едим…
– Эн чего захотела – хле-ба! Будя с тебя и со-ли! – значит, куражится.
Ну, тут женщина, понятно, и расстроилась:
– Сталоть, на хлебушка-то у тебя и власти нет!
Как Всемога кулаком по столу ахнет – так все чашки-миски по полкам и заплясали.
– У мене… вла-сти нету?!
А та уж и себя не помнит, свое да свое:
– Вот и выходит, что нету!
А тут девчоночка ейная, крохочная, младенчик, и елозит по полу, рубашонка на задочек задрана… Подобралась тем делом до него, до Всемоги-то, да за ногу его, за сапог-то ясный, и уцопила. Лопочет свое: ца-ца… – стало быть, хлебца просит, пузырики по губам пускает, слюньки…
– У мене вла-сти нет?! – Всемога-то, глазищи, прямо, кровью зашлись.
Да как ухватит девчоночку ту за ножки да головенкой-то об косяк, – так молочком и брызнуло!
– Вот тебе моя власть!!.
Вытянул из бутылки до дну и пошел на волю. Идет и орет:
– Я все могу!.. И витерпасы могу, и в генералы могу, и в министры могу… Кто чего супротив меня может?! Я – кричит – Всемога, недалече мне до Бога!