На дворе крепко морозило, постреливало в бревна.
– Здорово долбает! – сказал Степан. – По Москве так-то намедни шпарили!..
– Забаву какую взяли! – сердито отозвалась старуха, откидывая творог. – Может, и Мишутка с ими, душу губит!..
– Дураков-то понаделали… – позевал на печи Панкрат. – Намутили-намурили… овса ни у кого не стало!..
– Энто мы разберем, досуг будет… – сказал Степан. – Называется… очередями шпарим! Только Мишка по другому делу, которые без сознания. Называется, в Питере по погребам лазит… кот-рыволюцанер!
Старуха опять плюнула.
Степан высчитывал, как били друг дружку в Казани и в Рязани, на Дону, и под Белгородом; сожгли-выпили водочный завод и разграбили сахарный; как семерых повесили на сосне, а троих сожгли на костре…
– До-шли… – позевал Панкрат.
– …орен…тацея…прын…цы…пов…прынцов…ан…терна…лизма!.. Во!
– Да буде тебе, жуть!.. – отозвался с печи Панкрат. – Пра-здник!
Стало ему дрематься.
Думалось: уйдет Степан – надо вынуть из-под полу, у двери, замотанное в клубки шерсти, в лузге, – две сотенные бумажки, двенадцать серебра и три золотых, и закопать в риге, поглубже. Станут капиталы отбирать… и лихого народу много. Овса бы засеять надо. На Святках усадьбу делить станут, скирдищи какие не обмолочены… Парочку бы лошадок лохмоногих, из-под орудиев. Степашка сказывал, руку в комитете надо. Увидал громадную рыжую корову, из усадьбы: стоит во дворе, столб языком трясет… Потом – поле с войском крестцов и облюбованный «Черный Клин», две десятины чернозему, под конопляники… Лежит Панкрат на «Клину», слышит, как крепко навозом тянет, раскинул руки и думает: «Вся – моя!» И вот, слышит: – Подавай капиталы!
И не в поле он, а в избе. И, будто, все тот же вечер, и лежит на столе газетка, и потрескивают бревна. Лампочка чуть повернута, у Миколы не теплится лампадка, окошки совсем обмерзли, как сахарные. Мороз, видно, крепкий, звонкий.
Огляделся Панкрат: кто у него капиталы требует? Взглянул под лоханку, в угол, где деньги в клубках схоронены… Человек!.. Сидит человек на лавке, ножкой покачивает. И обомлел: Мутный, за капиталами!..
– За капиталами! – говорит Мутный.
Хотел Панкрат крикнуть, а язык не ворочается. Смотрит: одежа городская, тройка, в серую клеточку, башмаки на шнурочках, и цепочка поблескивает. А у бока-то сумочка, на замочке, с бумагами и печаткой. Из себя жигулястый, сидит – будто, на шиле вертится, ногу на ногу закидывает, юлит: то к стенке прикачнется, то коленку к самой бородке вскинет, руками и прихватит. Самый-то он и есть, Мутный! Лицо квелое, волосы рыжие, линялые, на зачес. Подивился, как это в избу к нему забрался: ворота колом приперты!
А Мутный поюлил-повихлялся, показал зубы, мелкие, как у мыши, и – опять:
– Подавай капиталы!
Так Панкрат и захолодел! Видит: карманы здорово оттопырило – с оружьями они ходят! И зашептал хитро, чтобы посмелей казаться:
– Какие, господин, у мужиков капиталы! Вон, сын с войны воротился, бонбандер… на лавке спит с левонвертом!..
Глядит – а Степана нет! А Мутный прихватил коленку и закачался, ощерился:
– Степан за нас записан-запечатан! – и похлопал по сумочке. – Подавай капиталы, пятьсот рублей!
Хотел Панкрат Степана позвать, а голосу нет. Закланялся:
– Нет у нас, господин, овсинки-порошинки, а не то что… Христов Праздник, а и хлебца нет…
Да и засекся: здорово свининой пахнет! Подумал: учует Мутный! А тот уж носом повел и спрашивает, строго:
– А почему сту-день?! Из каких капиталов? Почем нон-че свинина?! Вон, под лавкой, на цельную неделю запасено?!..
Закланялся Панкрат, стал голоском умасливать:
– Старуха это, должно, ваше благородие… необразованная!., у соседев, значит, призаняла, для-ради Праздника… сту-денькю наварила, как я за дровишками в лесок отлучился… Сынок с войны пришел, для его!..
А Мутный в бородку фукнул, гаркнул, как становой-покойник:
– Впротокол составлю! Какой губернии-уезду? сколько овец-лошадей-коров? винтарю живого-мертвого?!..
«Куды добивается! – подумал Панкрат, – про капиталы-то забудет, может…»
И стал похрабрей хитрить:
– Вам бы, ваше благородие, к столику, под картинку… способней бы впротокол писать!.. Сын-то до ветру вышел, руку приложить некому…
А Мутный все, будто, понимает. Сидит – не подается, пальцем под лоханку тычет:
– По-чем лузга?!..
Стал было божиться Панкрат, да как поглядел к картинке… – ну, самый он… в лапе у зеленого зажат с мешочком! Рука и не подымается. Пошел отводить увертками:
– И как это вы, вашбродие, скрозь забор-то… не повредились?.. В окошечко хоть бы стукнули… И кто же вы теперь будете, по каким пунхтам?..
А Мутный – пальцем в газетку, и прочитал, как Степан:
– …ан-тер… нализма!..
Прикинулся Панкрат, будто не понимает:
– Та-ак… А это чего ж такое?.. А тот и почал доказывать:
– Ор-ган для всего мира! Зажгем факелом весь свет!..
– Так-так… понимаем, ваше благородие… для све-ту!.. – закланялся-зашептал Панкрат. – Самые вы наши… эти… благодетели!., яишенку не желаете ли, ваше благородие?..
Подманивал Мутного к столу, от уголка подальше, всех тараканов посбил. А сам все тужился – вспоминал: топор-то куда засунул?.. А Мутный перегнулся – и сует голову под лавку… – в самую-то бы пору топором!
– Крысы, ваше благородие, там… в морду даже цепляются… Кры-ыс у нас, вашбродие… полно подполье!..
И увидал: торчит топорище из подпечья! Потверже на ногах стал. А Мутный – носом под лавку, и говорит:
– Не будет пощады капиталам!
Панкрат ступил пяткой на топорище, сказал сурьезно:
– Вовсе пустой разговор. Нет у нас капиталов!
И будто у него пятка зачесалась. Присел, топорище схватил – и за спину!
– Какой веры будешь? чего испровергаете?.. Сказывай, какая новая вера?..
Мутный и замотался! Прихватил коленку, закорчился…
– Про человечество…
– Энто я знаю! – крикнул Панкрат, – откуда и голос взялся! – Не юли, черт рыжий… в Миколу веришь?!..
Да топором в угол и показал! Мутный скосился эдак, будто топора не видит, и усмехнулся – скрипнул, словно скорлупу раздавил:
– Пролета… реянта…
– А я в проли… тариянту не признаю! – взмахнул топором Панкрат. – У меня земля! Милиены нас, полна Россия!.. Прямо, руки за спину – и… троих в пролуби утопили!., я стро-гай за вер-отечеству!.. я во какой стро-гай!.. – набирал Панкрат духу… – всех запутали-обманули?!.. Кто ты такой, покажь пачпорт?!..
Мутный сидит – не движет, и лицо его будто потускнело.
– Вер-оте-чествы нету?!.. – лез на него Панкрат, махался, и жуть брала. – У кажнаго… самый идол-поклонник… должна быть!.. Капиталы тебе подай?!.. Жечь?!.. Какой еще тебе свет жечь?! Кажный день пожары?!.. А это ви-дишь!.. – размахивал топором Панкрат…
А Мутный – хоть бы пошелохнулся!
– Чего у тебя в сумке?., какие думки?!.. Покажь руки, черт Мутный!.. Белый?!.. Лопатчонкой не ковырнул, а… зе-млю-у?!! про-цент тебе плати?!
Въелся в загривок вошью… Па-чпорт, какого роду-племени?!..
Наваливался горой на Мутного, голову все искал. А головы и не видно! Вертелся под рукой Мутный, скрипел скорлупой – юлил, зеленым дымочком вился, не давался…
– Гло-тку… пере… гры… зу!.. – хрипел, продирался во тьме Панкрат, старался углядеть голову…
И углядел! В самый-то угол, под лоханку, забился Мутный, к заманной половице. Махнул Панкрат топором, стиснул глаза – и ахнул!..
– …топоры!.. – тяжко хрипел Панкрат на жаркой своей овчине, – да-вай… топоры… Ми… кола-а!..
– Панкрат, очунься!.. Го-споди, да очунься!.. – дергала его за ногу старуха. – Панкрат!?.
Мычал Панкрат, тыкался головой в овчину. Дышать нечем, язык запекло – терка теркой. Очнулся, привстал, – темно. Хотел перекреститься – руку не слышит, занемела.