Кроме того, пьеса нравственна – обнажая грубые понятия о правах и жалкие отношения обоих полов друг к другу – в просвещенное время! – Последняя сцена в саду этой новой «Травиаты» – глубоко трогательна, даже без пистолетного выстрела!
И вдруг эта пьеса не нравится, а нравится, например, «Sphinx», Сфинкс, играемая на Михайловском театре, где содержание скудно, конец натянут (я ее читал, но не видал на сцене) – и всё бессилие идеи и характеров прикрыто красивым, выработанным языком!
Кажется, я не ошибусь, если предположу причины нерасположения к Вашей пьесе в следующем:
1) Сфера Ваших героев отчасти надоела: это танцклассы или кафе-chantants, где герои – плуты, кокотки, а у Вас тут примешались дворники и будочники и т. д.
Но что же делать, если эта сфера с каждым днем все распространяется и захватывает более и более простора и народу? А кокотки? Они положительно господствуют в обществе – и вместе с разными акционерами и концессионерами ворочают машиной почти всей спекулятивной и промышленной деятельности, следовательно большая часть общественной арены, общественных сил и денег – во власти у них! «Зачем же трогать их?» Как зачем писателю трогать их? Кому же и трогать и указывать на них, как не сатирику, не комику там, где законы и полиция бессильны?
Ведь они и оне затрогивают все наши интересы, чувства, будят и даже создают гадкие, неестественные страсти и т. д. и т. д. – словом, будоражат все общество!
Вы берете на свою долю то, что сами видите. Пусть другие комики берут то же самое в другой сфере повыше, в классе развитых и опрятных плутов и кокоток – в бархате, шелку, в больших салонах! Suum cuique![147]
2) Другая причина злой критики против «Просвещенного времени» – это противоречие, вкравшееся в характер героини Дарьяловой.
В последнем акте она возбуждает глубокое участие к себе своею женственностию: она там жертва ошибки, она не поняла сама Аматурова и не понята им. Выходит, что она искала не чувственной страсти, а глубокой, сознательной любви, на которой сердце ее могло бы отдохнуть от мерзкой сферы и гадостей ее мужа?
И этим пьесе сообщен в конце глубокий интерес.
Но так ли это? Посмотрите, что делает эта госпожа вначале? Она вешается на шею к Аматурову, целует ему руки, не спускает с него глаз, ревнует его на каждом шагу и в каждом слове и, наконец, разражается (стр. 71) монологом, с такими выражениями: «Ты бог какой-то для меня! Идол!» – так что ему становится даже неловко.
«За ум, говорит, за твое доброе сердце люблю тебя – (и тут же прибавляет) и за чудные глаза!»
В чем эта женщина успела разглядеть его «доброе сердце» – это неизвестно, но только ясно одно, что язык этот есть язык половой страсти и что она отнюдь не имела права называть его чувственником, когда вся пьеса до последнего акта наполнена горячечными и страстными излияниями ее ревнивой половой любви.
Сознательная и глубокая любовь, проповедницею которой она является в последней сцене, так не выражается или выражается не так.
Даже первый разговор ее с Аматуровым в начале пьесы, где она добивается от него, за что он ее любит, и как будто обижается ответом, что за ее красоту, очевидно, сочинен, чтоб сделать из нее в конце идеальную непошлую женщину. Но и эта прелюдия не спасает ее, а только как будто прикрывает искусно ее нервную и раздражительно-чувственную натуру. Далее и в этой сцене она как будто добивается узнать только, одну ли ее и страстно ли он ее любит? Нет, кроме конца, во всей пьесе она является уже готовою кокоткой – если не по принципу не продажной, то по темпераменту.
Вот это-то противоречие, которое, вероятно, заметит Вам и серьезная, а не фельетонная критика, конечно и служит оружием против пьесы многочисленным ее порицателям.
Что касается до меня, я радуюсь Вашему успеху и нахожу его вполне заслуженным. Если актеры сумеют сыграть – пьеса очень сценична и будет смотреться с удовольствием.
Дружески кланяюсь Вам и Екатерине Павловне.
Ив. Гончаров.
Письмо Полонскому Я. П., <около 25 марта 1876>*
84
Я. П. ПОЛОНСКОМУ
<Около 25 марта 1876 г. Петербург>
Благодарю Вас, многоуважаемый Яков Петрович, за дорогой подарок, за который на-днях, когда будет посветлее и потеплее, зайду поблагодарить Вас лично.
Хотя в «Озимях» мне мало незнакомого1, однако я вчера и утро и вечер перечитывал то то́, то другое место в обеих книгах. Прочел опять и «Келиота» и несколько помирился с ним (Вы помните, что я спорил с Вами за него?), перечел и «Мими».