Я тогда просил Вас прочесть не самые очерки, не имеющие особого интереса, а страницу предисловия к ним, в которой высказана причина, почему я не мог бы следовать Вашему прекрасному примеру – писать о народе и для народа, о чем Вы отчасти намекнули мне в Вашем письме.
Я хотел прислать Вам отдельный оттиск этих очерков, но как таких оттисков в «Ниве» не существует, то я и поручил издателю выслать на Ваше имя журнал за весь будущий год – прямо в Тулу, в Ясную Поляну.
Примите мой этот маленький авторский подарок, который наглядно напомнит Вам меня, так как издатель к очеркам в 1-м № приложил и мой портрет, снятый с отличной фотографической карточки и прескверно вырезанный на дереве.
Боюсь только, что в отсутствие Ваше из Тулы журнал как-нибудь затеряют или зачитают на почте.
Я недавно только узнал от А. Ф. Кони Ваш московский адрес, по которому и пишу.
Не сетуйте на меня, добрый Лев Николаевич, если я пустяками хоть на минуту оторвал Вас от какого-нибудь серьезного труда.
Поздравляю Вас с наступающим Новым годом и прошу сохранить ко мне Ваше старинное, дорогое дружелюбие, чем порадуете на исходе лет больного, истинно преданного Вам старика.
И. Гончаров.
Петербург.
Моховая, № 3.
Письмо Толстому Л. Н., 9 марта 1888*
91
Л. Н. ТОЛСТОМУ
9 марта 1888. <Петербург>
Моховая, № 3.
Я получил Ваше милое письмо, добрый, многоуважаемый граф Лев Николаевич, и очень обрадовался ему. Я беспокоился мыслию, что мое послание в декабре пришло некстати и, может быть, оторвало Вас от занятий. Но из ответа Вашего ничего этого не видно, а видна только ласка и старое дружелюбие, чем я несказанно доволен.
Я просил Вас в письме прочесть только мое предисловие к «Слугам» (в «Ниве»), которое откровенно объясняет, почему я не мог ничего писать о народе и для народа, которого быт, нравы, нужды, дела и страсти известны мне только понаслышке. Не знаю, пробежали ли Вы это предисловие и показался ли я Вам прав или же нет.
Но Вы, неожиданно для меня, прочли в «Вестнике Европы» и мои воспоминания «На родине» – и одобряете их. Мне все думается, не по доброте ли, и не по снисхождению ли к старику делают это. И многие другие тоже хвалят, а я сам немного совестился показаться в печать с такими бледными и бессодержательными рассказами. Ан, вышло ничего. Старьем немного отзывается: как будто сидел-сидел дед на месте, глядя на пляску молодежи, да вдруг не утерпел, вспомнил старину и проплясал гросфатер. Конечно, ему хлопают.
В «Journal de St. Petersbourg» среди комплиментов замечено1, что «так уже не пишут теперь»: это обоюдоострый комплимент: пожалуй, значит, и не надо-де так писать.
Вы говорите, чтобы я продолжал свои воспоминания: спасибо Вам за доброе слово. Но продолжать трудно, потому что далее следуют более свежие, близкие к нашему времени воспоминания. Пришлось бы затрогивать, что еще не отжило, не умерло. Есть еще живые свидетели недавнего минувшего. Трогать все это неудобно. Но посмотрю, не найду ли чего, и если будет охота и сила – попробую. Да дряхлею очень – куда уж мне!
Я, читая мартовскую книжку «Вестника Европы», статью Щедрина «Тетенька Анфиса»2, вспомнил о Вас. Там есть помещик, муж этой тетеньки, варвар, зверь. Он засек женщину до смерти и попал под уголовный суд. Ему грозит каторга, но жена советует ему умереть, то есть схоронить под своим именем умершего мужика, а самому кончать век мужиком. Он исполнил это и попал в настоящую каторгу. Жена вымещает на нем всю злобу за его прежние над ней истязания, держит его в черном теле, мучает, потешается. Ужасно! Какую бы потрясающую, шекспировскую, но чисто русскую драму сделали бы Вы, Лев Николаевич, из этой пытки: пожалуй, превзошли бы «Власть тьмы».
Благодарю Вас за добрые, ласковые слова и дружески, крепко обнимаю Вас.
И. Гончаров.
Письмо Майкову А Н., 30 апреля 1888*
92
А. Н. МАЙКОВУ
30 апреля 1888. <Петербург>
Дорогой наш поэт Аполлон Николаевич.
Приветствуя Вас в день совершившегося пятидесятилетия блистательного служения Вашего русской поэзии, глубоко радуюсь, что дожил до апогея Вашей славы – я, едва ли не единственный оставшийся в живых, близкий свидетель, с ранних лет Вашей юности, постепенного развития и созревания в Вас поэтического дара, которым утешалась и гордилась Ваша семья и круг друзей и которым гордится теперь русская поэзия.