Несмотря на безденежье, жили широко, хлебосольно. По дневнику Елены Сергеевны можно узнать, что в доме Булгаковых часто бывали Топленинов, Добраницкий, Владимир Дмитриев, Мелик-Пашаев, Яков Леонтьев, Вильямсы, Ольга и Федор Калужские, Анна Ахматова, Куза, Соловьев-Седой, Анна Толстая и Патя Попов, Николай Эрдман…
Однажды ужинали у Булгаковых Вильямсы и Григорий Конский, артист МХАТа. Много разговаривали, шутили, смеялись. Зашел разговор и о печальной судьбе Булгакова, как драматурга, столько написано, а ничего, кроме „Турбиных“, не идет.
— Скоро могут и „Турбиных“ снять, — сказал Булгаков.
Собравшиеся с удивлением посмотрели на него.
— Как-то вышли в город и тут же встретили в Гагаринском переулке Эммануила Жуховицкого, — заговорила Елена Сергеевна. — Обрадовался, говорил, что очень обижен нами, что мы его изъяли, спрашивал, когда он может придти. Договорились, но пришел, конечно, с большим опозданием и почему-то злой и расстроенный, потрепали его здорово в его учреждении, но мы-то здесь причем… Естественно, тут же возник вопрос о положении Михаила Афанасьевича в сегодняшнем мире. Тут же посыпались угрозы, что снимут и „Турбиных“, если Мака не напишет агитационной пьесы. Михаил Афанасьевич тут же его успокоил: „— Ну, я люстру продам“. Потом стал расспрашивать о „Пушкине“: почему, как и кем была снята пьеса? Потом о „Зойкиной“ в Париже: что и как? Сказали, что уже давно не имеем известий
— Мне этот господин внушает подозрение: тот ли он, за кого себя выдает, — словно вскользь обронил Булгаков. — Расспросы, вранье, провокационные вопросы. Уж очень все это похоже на то, что он мог быть кем-то подослан. Правда, мне становилось все это скучно выслушивать, я уходил к себе в комнату, брал бинокль и наблюдал луну, как раз стояло полнолуние.
— Это для романа, — уточнила Елена Сергеевна.
— Гриша! — неожиданно воскликнул Булгаков. — Как вы думаете, сколько времени может играть радио, если его включить и не выключить?
— Не знаю, Михаил Афанасьевич.
— Это зависит от того, какой приемник. Может, и месяц, может два, а может быть, и дольше. А что? — спросил Петр Владимирович Вильямс. — Купить хотите приемник?
— Да нет, не покупаю… Дело в том, что соседи, которые живут у меня за стеной, в соседней квартире, уехали на зимовку, дома никого не осталось, квартиру опечатали, а они забыли выключить радио. Вот оно и бушует целые сутки, утром и вечером.
— И вы что? На все лето остаетесь в Москве? — сочувственно спросил Григорий Конский.
— Хотели в Крым или Одессу, но денег не достали, — сказала Елена Сергеевна.
— Едем в Житомир, к Степунам. У них там маленькая усадебка. Можно задешево получить полный пансион, есть купанье.
Тут же позвонили Степунам.
— Степун обрадовался, — сообщил Конский. — Говорит, что постарается все наладить так, чтобы Михаил Афанасьевич мог хорошо отдохнуть и поработать.
— Столько книг нужно везти для работы, — сказал Михаил Афанасьевич. — А каждая из них — пуд… Не знаю, не знаю, как быть…
Невозможно везти все материалы, а без них ничего не получится.
— Через несколько дней дадим Степунам окончательный ответ.
— Денег-то все равно нет, — не сдавался Булгаков.
— Денег займем у Екатерины Ивановны. Возьмем у нее 1200 рублей — как раз за двоих, — успокоила Елена Сергеевна.
Все эти дни до отъезда в Житомир Булгаков работал над „Петром“. Действительно заняли деньги у Екатерины Ивановны, гувернантки Сережи Шиловского, дали телеграмму Степунам, Гриша Конский прислал обстоятельное письмо: в Житомире очень хорошо и Булгаковых все ждут.
Заказали билеты. Перед отъездом узнали поразившую их новость: арестован некогда всесильный М. П. Аркадьев.
14 августа 1937 года Елена Сергеевна записала в дневнике: „Сегодня вернулись из Житомира. Прасковья оглушила сообщением, что у Сережки аппендицит. Была страшная суматоха, возили врача на дачу. Спасибо Якову Леонтьевичу — дал машину, достал доктора. Исключительные люди Леонтьевы!
На столе — счета. И как всегда — какая-нибудь ерунда при приезде. Лежит безграмотная открытка о том, что будто бы не уплачены взносы по соцстраху — угроза прокурором. М. А-чу — письмо из Бюро драмсекции с вопросом, как подвигается его работа над пьесой к 20-летию. Вопроса — пишет ли он вообще эту пьесу — даже не поставлено.
Разбиты вдребезги — не спали две ночи в поезде.
Прасковья сообщила, что писатель Клычков, — который живет в нашем доме, арестован. Не знаю Клычкова.