Гость пел, как по нотам, но всё время, пока изъяснялся, глядел в землю, хотя, конечно, всё видел и вверху. Но и хозяин уже успел немного сообразиться.
С некоторым весьма странным впечатлением, всё более и более усиливавшимся, прислушивался и приглядывался он к Павлу Павловичу, и вдруг, когда тот приостановился, — самые пестрые и неожиданные мысли неожиданно хлынули в его голову.
— Да отчего же я вас всё не узнавал до сих пор? — вскричал он оживляясь. — Ведь мы раз пять на улице сталкивались!
— Да; и я это помню; вы мне всё попадались-с, — раза два, даже, пожалуй, и три…
— То есть — это вы мне всё попадались, а не я вам!
Вельчанинов встал и вдруг громко и совсем неожиданно засмеялся. Павел Павлович приостановился, посмотрел внимательно, но тотчас же опять стал продолжать:
— А что вы меня не признали, то, во-первых, могли позабыть-с, и, наконец, у меня даже оспа была в этот срок и оставила некоторые следы на лице.
— Оспа? Да ведь и в самом же деле у него оспа была! да как это вас…
— Угораздило? Мало ли чего не бывает, Алексей Иванович; нет-нет да и угораздит!
— Только все-таки это ужасно смешно. Ну, продолжайте, продолжайте, — друг дорогой!
— Я же хоть и встречал тоже вас-с…
— Стойте! Почему вы сказали сейчас «угораздило»? Я хотел гораздо вежливей выразиться. Ну, продолжайте, продолжайте!
Почему-то ему всё веселее и веселее становилось. Потрясающее впечатление совсем заменилось другим. Он быстрыми шагами ходил по комнате взад и вперед.
— Я же хоть и встречал тоже вас-с и даже, отправляясь сюда, в Петербург, намерен был непременно вас здесь поискать, но, повторяю, я теперь в таком настроении духа… и так умственно разбит с самого с марта месяца…
— Ах да! разбит с марта месяца… Постойте, вы не курите?
— Я ведь, вы знаете, при Наталье Васильевне…
— Ну да, ну да; а с марта-то месяца?
— Папиросочку разве.
— Вот папироска; закуривайте и — продолжайте! продолжайте, вы ужасно меня…
И закурив сигару, Вельчанинов быстро уселся опять на постель. Павел Павлович приостановился.
— Но в каком вы сами-то, однако же, волнении, здоровы ли вы-с?
— Э, к черту об моем здоровье! — обозлился вдруг Вельчанинов. — Продолжайте!
С своей стороны гость, смотря на волнение хозяина, становился довольнее и самоувереннее.
— Да что продолжать-то-с? — начал он опять. — Представьте вы себе, Алексей Иванович, во-первых, человека убитого, то есть не просто убитого, а, так сказать, радикально; человека, после двадцатилетнего супружества переменяющего жизнь и слоняющегося по пыльным улицам без соответственной цели, как бы в степи, чуть не в самозабвении, и в этом самозабвении находящего даже некоторое упоение. Естественно после того, что я и встречу иной раз знакомого или даже истинного друга, да и обойду нарочно, чтоб не подходить к нему в такую минуту, самозабвения-то то есть. А в другую минуту — так всё припомнишь и так возжаждешь видеть хоть какого-нибудь свидетеля и соучастника того недавнего, но невозвратимого прошлого, и так забьется при этом сердце, что не только днем, но и ночью рискнешь броситься в объятия друга, хотя бы даже и нарочно пришлось его для этого разбудить в четвертом часу-с. Я вот только в часе ошибся, но не в дружбе; ибо в сию минуту слишком вознагражден-с. А насчет часу, право, думал, что лишь только двенадцатый, будучи в настроении. Пьешь собственную грусть и как бы упиваешься ею. И даже не грусть, а именно новосостояние-то это и бьет по мне…
— Как вы, однако же, выражаетесь! — как-то мрачно заметил Вельчанинов, ставший вдруг опять ужасно серьезным.
— Да-с, странно и выражаюсь-с…
— А вы… не шутите?
— Шучу! — воскликнул Павел Павлович в скорбном недоумении, — и в ту минуту, когда возвещаю…
— Ах, замолчите об этом, прошу вас!
Вельчанинов встал и опять зашагал по комнате.
Так и прошло минут пять. Гость тоже хотел было привстать, но Вельчанинов крикнул: «Сидите, сидите!» — и тот тотчас же послушно опустился в кресла.
— А как, однако же, вы переменились! — заговорил опять Вельчанинов, вдруг останавливаясь перед ним — точно как бы внезапно пораженный этой мыслию. — Ужасно переменились! Чрезвычайно! Совсем другой человек!
— Не мудрено-с: девять лет-с.
— Нет-нет-нет, не в годах дело! вы наружностию еще не бог знает как изменились; вы другим изменились!
— Тоже, может быть, девять лет-с.
— Или с марта месяца!
— Хе-хе, — лукаво усмехнулся Павел Павлович, — у вас игривая мысль какая-то… Но, если осмелюсь, — в чем же собственно изменение-то?