— Взгляните на Монако, — сказал Филипп, — он почуял наших часовых; очевидно, мы гораздо ближе к цели, чем я полагал.
Действительно, собака начала проявлять признаки беспокойства; она носилась взад и вперед, виляя хвостом и тихо и радостно повизгивая.
— Кто идет? — вдруг раздался громкий голос человека, еще невидимого за деревьями, скрывавшими его. Послышался звук взводимого курка.
— Друг, — поспешил ответить Филипп, — Береговые братья!
В ту же минуту ветви раздвинулись и показались несколько флибустьеров. Увидев Монбара, столь любимого и уважаемого всеми Береговыми братьями, они бросились к нему и окружили с радостными криками и приветствиями. По знаку Филиппа восстановилась тишина, и все направились к судну, которое скоро заметили в узкой и неглубокой бухте; густая завеса из корнепусков не давала увидеть шхуну с реки.
Это было изящное судно водоизмещением в триста тонн, легкое, гибкое, которое, когда ветер надувал его паруса, должно было лететь по воде с неимоверной быстротой. Монбар и Филипп бросились в лодку и отправились на шхуну.
Знаменитый флибустьер, взойдя на судно, с удовольствием отметил про себя, что оно равно было готово и сражаться и бежать, в зависимости от того, как сложатся обстоятельства. Филипп соблюдал строгую дисциплину на своем судне. Все было в порядке, все опрятно, что было редкостью на флибустьерских судах. Оба флибустьера спустились в каюту и сели друг возле друга на складных стульях. По приказанию Филиппа прелестный маленький юнга лет десяти, с лукавыми чертами лица, с хитрой рожицей, поставил перед ними прохладительные напитки и вышел.
— Вы взяли с собой сына Марселя? — заметил Монбар, приготавливая оранжад.
— Да; после смерти отца бедняжка остался совсем один. Он почти умирал с голоду, и я взял его к себе.
— Это доброе дело. К тому же этот мальчик очень мил. Он кажется проворным и гибким, как шелковинка.
— Мы его так и прозвали, и это имя подходит к нему во всех отношениях.
— Я тоже так думаю, — ответил Монбар.
Он выпил, прищелкнул языком, со стуком опустил стакан на стол и взглянул своему собеседнику прямо в глаза.
— Конечно, все это очень трогательно, — сказал он, — но не поговорить ли нам о другом?
— Я очень этого желаю, но о чем?
— О том, каким образом мы проберемся в Маракайбо и как там будем себя держать; вы не находите, что этот предмет интересен для нас?
— Да, конечно, но я не смею приступить к нему без вашего согласия.
— Очень хорошо; говорите, друг мой, я вас слушаю.
— Должен вам признаться, любезный Монбар, что при моем необразованном уме и недостатке воображения я предпочел бы, чтобы именно вы потрудились составить план, который затем объяснили бы мне и который я был бы готов исполнить; это очень упростило бы мою задачу.
— Вы возводите на себя напраслину, друг мой, — ответил Монбар с тонкой улыбкой, — но если вы непременно этого желаете и дабы не терять драгоценного времени на ненужные комплименты, я охотно представлю вам выработанный мною план, который, разумеется, мы обдумаем вместе.
— Ваше здоровье!
Флибустьеры чокнулись стаканами, опорожнили их, и Монбар снова заговорил:
— Могу я говорить с вами откровенно и без всякой сдержанности? — осведомился он, вопросительно взглянув на Филиппа.
— Сделайте одолжение.
— Точно могу?
— Я клянусь вам, Монбар, — искренне ответил молодой человек и протянул ему руку, которую флибустьер тотчас пожал.
— Хорошо! — сказал он. — Надеюсь, мы поймем друг друга.
— Я убежден в этом.
— Сначала поговорим о фактах.
— Конечно.
— Какие бы причины ни заставляли действовать вас и меня, мы стремимся к одной цели — захватить Маракайбо.
— Так.
— Мы хотим достичь этой цели во что бы то ни стало.
— Во что бы то ни стало.
— Очень хорошо; таким образом, вопрос значительно упрощается. Я обещал вам говорить откровенно, слушайте же меня внимательно. Вы не рассказали мне ничего; следовательно, я не поверенный ваш и не сообщник, и сохраняю относительно вас свободу действия, — вы это признаете?
— Вполне.
— Единственное, что, по моему мнению, движет вами, — это желание отыскать женщину и похитить ее… Нет-нет, не прерывайте меня, — поспешно добавил флибустьер, протягивая к Филиппу руку. — Следовательно, причина эта — любовь, то есть страсть, а страсть не рассуждает, она увлекает и часто толкает на погибель тех, кем овладела. Вы видите, что я рассуждаю холодно и логично, потому что дело это слишком серьезно и требует всех усилий нашего ума и воображения.
— Продолжайте, продолжайте, друг мой; я не пропускаю ни слова из того, что вы говорите.
— Итак, отсюда я заключаю: командование экспедицией должно быть предоставлено одному мне; я должен иметь право действовать всегда и во всем по своему усмотрению. Вы поклянетесь вашей честью, что будете во всем повиноваться мне. Подумайте, можете ли вы дать мне такую клятву? Говорите, я слушаю вас.
— Монбар, — серьезно ответил Филипп, — я признаю справедливость всего сказанного вами. Клятву, которую вы требуете от меня, я дам вам не колеблясь… Клянусь честью повиноваться вам во всем, не требуя от вас отчета в ваших поступках!
— Я вижу, что не ошибся на ваш счет, Филипп, и что вы именно таков, каким я вас считал. Будьте спокойны, друг мой, я не употреблю во зло власть, которую вы мне даете, а напротив, использую ее к нашей взаимной выгоде, потому что, может быть, даже больше вас я желаю, чтобы наши усилия увенчались успехом. Итак, вот что мы сделаем. Вы говорите, что у вас есть необходимые бумаги?
— Есть.
— Поищите, не найдется ли среди этих бумаг такой, которая обеспечивала бы высокое положение.
Филипп встал, отпер ключом, висевшим у него на шее на стальной цепочке, сундук, стоявший в углу каюты, и вынул оттуда кучу бумаг, которые начал внимательно проглядывать.
— Кажется, я нашел именно то, что нам нужно, — сказал он через минуту, подавая Монбару несколько листков пожелтевшего пергамента, — вот фамильные бумаги какого-то графа л'Аталайя; этот граф две недели назад был захвачен в плен на испанском корабле невдалеке от берегов Ямайки.
— Откуда он плыл?
— Из Испании.
— Прекрасно; а что с ним сталось?
— Он умер от ран, полученных во время абордажа; он защищался как лев, по словам Пьера Леграна, командовавшего флибустьерским судном, которое завладело испанским кораблем.
— Тем лучше. Посмотрим эти бумаги. Он начал быстро пробегать их глазами.
— Очень хорошо, — наконец произнес он, — этот граф дон Пачеко де л'Аталайя был послан в Мексику испанским правительством с поручением проверить счета интендантов и был уполномочен в случае надобности арестовать виновных и отослать в Испанию. Вот его назначение. Кроме того, вот пачка писем, перевязанных лентой, с королевскими повелениями, адресованными ко всем вице-королям и интендантам. Вы не могли выбрать лучше, любезный друг; это именно то, как вы сказали, что нам нужно; бесполезно отыскивать что-нибудь другое. Слушайте же: я — граф дон Пачеко де л'Аталайя, посланный Его Католическим Величеством, королем Испании Филиппом Четвертым, вы — дон Карденио Фигера, его личный секретарь; эти имя и звание упомянуты в бумагах. Кстати, не знаете ли вы, что случилось с этим доном Карденио?
— Пьер Легран продал его Красивой Голове.
— Ну, тогда мы можем быть абсолютно спокойны: если он еще не умер, то наверняка чуть жив; мы с вами знаем, как наш приятель Красивая Голова обращается со своими слугами… Шелковинка говорит по-испански?
— Как кастилец.
— Хорошо. Он мой паж, и зовут его Лопес Карденас. Помимо этого нам нужны трое слуг; человек такой важный, как я, не может иметь меньше. Этими тремя слугами будут Данник, Питриан и Тихий Ветерок. Вы замените их людьми надежными и умными. Эти трое хорошо говорят по-испански, они решительны и могут оказаться нам очень полезны.
— Кроме того, нам не нужно будет нанимать посторонних слуг, и наша тайна останется между нами.
— Решено. Теперь осталось только переодеться в наши костюмы, взять золото и…