— Я могу предложить вам пятьдесят тысяч пиастров; этого достаточно?
— Конечно, друг мой, даже гораздо больше, чем требуется.
— Очень хорошо. Видите, до сих пор я отвечал на все ваши вопросы.
И отвечали превосходно, друг мой. Мне остается задать вам еще один вопрос; к несчастью, я боюсь, что на него вы не сможете дать столь же благоприятного ответа, как на другие.
— Как знать! Посмотрим, каков ваш вопрос, друг мой.
— Вы знаете, не правда ли, что испанцы крайне подозрительны и принимают самые разные меры предосторожности, чтобы не позволить чужестранцам проникнуть в их колонии на материке.
— Да, мне это известно. Но что дальше?
— Вот и все, друг мой. Я спрашиваю себя, каким образом нам удастся проникнуть в город.
— О, очень легко!
— Что-то я в этом сомневаюсь.
— Фома неверный! — молодой человек улыбнулся. — Я не только обеспечу вас золотом и необходимой одеждой, чтобы как следует разыграть роль идальго — или даже испанского графа, если вы пожелаете, — но сверх того постараюсь раздобыть бумаги, благодаря которым все городские власти предоставят вам полную свободу и даже всецело отдадут себя в ваше распоряжение.
— Если вам это удастся, любезный друг, я скажу, что вы просто маг и волшебник.
— Черт побери! — смеясь, заметил Филипп. — Пожалуйста, только не говорите этого в Маракайбо. Я ужасно боюсь инквизиции и не хочу быть сожженным на костре.
— Вы приводите меня в глубочайшее изумление, друг мой. Как вам удалось подготовить все это?
— Но я же вам сказал, что прибыл сюда неспроста.
— Действительно, вы это говорили.
— Ну так вот, друг мой, уже три месяца я готовлюсь к этому.
Монбар несколько раз покачал головой.
— Что же вы качаете головой? — спросил его Филипп.
— Дорогой Филипп, — ответил Монбар с задумчивым видом, — я самый старый и самый близкий друг д'Ожерона, вашего дяди. Я помню вас еще ребенком; я знаю ваш характер так, будто вы мой родной сын. Ваше сердце великодушно, ваша душа благородна. Во всех наших экспедициях вы ищете прежде всего славы. Я несколько раз видел, как вы отказывались от очень прибыльных предприятий, потому что, по вашему мнению, в них можно было приобрести только деньги, но не славу… Прав ли я, Филипп?
— Правы, любезный Монбар. Но какой вывод делаете вы из этого наблюдения?
— Никакого, друг мой, просто теперь я знаю все, что желал узнать.
— Я вас не понимаю, Монбар, объяснитесь, пожалуйста.
— К чему, друг мой?
— Пожалуйста!
— Если так, я скажу: вам никогда не убедить меня, любезный мой друг, в том, будто вы хотите предпринять эту опасную экспедицию в надежде разграбить город, как бы ни был он богат.
— Извините, друг мой. Монбар не ответил.
— Вы улыбаетесь и опять качаете головой, что же вы предполагаете?
— Я ничего не предполагаю, Филипп; сохрани меня Бог предполагать что-нибудь. Вы молоды, вот и все, а страсти молодости не похожи на страсти зрелого возраста; скупость — порок стариков.
Филипп слегка покраснел и в замешательстве потупил голову, но, тотчас совладав с собой, сказал:
— Ничто не мешает, любезный Монбар, обратить против вас ваши же собственные слова.
— Каким образом, друг мой?
— Вы любите деньги еще меньше меня: если бы вы захотели, то давно стали бы первым богачом среди флибустьеров.
— Вы правы, друг мой, я не люблю деньги.
— Хорошо; значит, и вам не удастся убедить меня, что вас толкает на эту экспедицию надежда на поживу.
— Я не стану уверять вас в этом.
— А! — воскликнул Филипп, смеясь. — Стало быть, вы преследуете иную цель?
— Не отрицаю.
— Какая же эта цель?
— Мщение! — сказал Монбар глухим голосом. Филипп с минуту молчал.
— Может быть, и мной движет желание мстить, — наконец сказал он.
— Нет, Филипп, вы не питаете ненависти к испанцам.
— Ах! Что вы…
Монбар перебил его, улыбаясь:
— Я вам скажу, какие мотивы движут вами, если вы не питаете ко мне доверия настолько, чтобы самому признаться в этом: вы отыскиваете женщину, вы влюблены.
— Я?! — вскричал Филипп, делая отрицательный жест рукой.
— Я не требую от вас признания в вашей тайне. Напротив, сохраните ее, закопайте в самую глубину вашего сердца. Помните только, что я ваш друг и что в тот день, когда вы будете нуждаться во мне, я с готовностью приду к вам на помощь, что бы ни случилось.
— О-о! — только и мог произнести растроганный Филипп.
— Ни слова больше, друг мой. В эту минуту мы должны заняться делами гораздо более серьезными, чем то, о котором вы, без сомнения, хотели бы поговорить со мной теперь, когда узнали, что я проник в тайники вашей души; всему свое время. Подумаем о самом важном, а теперь для нас важнее всего вернуться на наше судно кратчайшей дорогой.