Пимен. Господи, желчь в моей слюне, воспаление ненависти в мыслях моих!.. Порази его… Чуда молю. Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, безумный всадник, земли своей пожиратель…
Иван. Не бранись, я злее не стану, легкой смерти тебе не подарю… Новгородские богомазы твой лик на досках не запечатлеют…
Пимен (нагнувшись вниз, поднял руки к голове). А-а-а-х!
И будто в ответ долетел многоголосый вскрик: «А-а-а-х!»
Иван. Вот и выпорхнула душа князя Острожского… Гляди, гляди, молись, троих ведут, князей Ухтомских… Ты их соблазнил, ты их привел на плаху, – молодые да красивые какие… И этих чад невинных виноватыми сделал… Взошли на помост, обернулись! На тебя глядят, Пимен. Не на меня глядят, на тебя… Когда сердце мое опять станет мясом трепетным, я-то о них помолюсь, да жарко, да горько…
Пимен (с пеной у рта). Не смейся… Не мучай меня, не пытай… Кто тебя такого в мир послал? Ох, суд тебя ждет, суд! Подойди ближе, в глаза плюну…
Иван быстро закрыл глаза рукой. Из пролома появляется Буслаев.
Буслаев. Царя тут нет?
Пимен. Василий, богом заклинаю, спаси мир от зверя…
Буслаев. А ну тебя, с ума свихнулся, бабий вопленник. (Ивану.) Царь, довольно тебе лютовать… Суди, казни, на то ты государь. А это уж не суд, – начинается озорство… Опричники твои по лавкам кинулись, красный товар грабят… (На Пимена.) Разбивай его монастыри, коли тебе деньги нужны, а добрых купцов не трожь…
Иван. Кто ты?
Буслаев. Здравствуй! Ваську Буслаева не знаешь? Про нас, Буслаевых, пять сот лет песни поют. Я тебе толкую – верховодит разбоем твой же опричник, немец толстомордый, Генрих Штаден… Я уж было с ним схватился…
Иван. Ты – любишь ли меня?
Буслаев. Если ты царь справедливый – я тебе друг. А уж кому Васька Буслаев друг – спи спокойно… Так сделай милость, а то народ обижается…
Иван. Беги у моего стремени… (Идет к пролому – пошатнулся, Буслаев поддерживает его.)
Буслаев. Эх, что же это ты, – всю грудь ногтями изорвал…
Иван (отталкивает его). Не собрался ли ты меня жалеть!
Пимен (Буслаеву). Не соблазняйся! Удуши его, – се зверь, поднявшись из пропасти адской, пожирает мир.
Иван в бешенстве, шагнув к Пимену, поднимает посох, чтобы поразить его острием.
(Выставив бороду.) Вонзи! Будь проклят, кровопивец!
Иван (опускает посох). В гордыне поверженной, в исступлении ума долгие годы будешь отмечать дни свои угольком на стене… А я помолюсь, чтобы бог тебе дни длил, смерти не давал… Адские муки примешь при жизни… Вот моя казнь тебе за измену…
Буслаев. Слышь, государь, крик-то какой, пойдем… Я за стременем побегу с охотой…
Иван. Пойдем, отважный.
Картина одиннадцатая
Декорация третьей картины. Опочивальня Ивана. Басманов вводит Анну. На ней – меховая шапочка, под широкой шубой – темное платье.
Басманов. Тебе бы давно надо прийти… Он – почитай – каждый день спрашивает, – где ты, да что, не обижают ли тебя, когда Афоньку-то в железа взяли? Садись куда-нибудь.
Анна. Опочивальня его?
Басманов. Где он почивает – не знаем, про то у нас не спрашивают… Он обрадуется, – только ты повеселее будь.
Анна. Где государь?
Басманов. Опять, – где государь? Поменьше спрашивай.
Анна. В застенке?
Басманов. Вот – земщина темная! Другого дела государю нет – в застенке кровь пить! Государь сидит с опричниками – землю делят.
Анна. Казненных?
Басманов. А то чью же? Для того и головы поотрубали князьям, боярам, – теперь у государя земли в опричном уделе, слава богу, много. Ты что все дрожишь? Угощу тебя сладкой вещью, – ну, такая сладость… (Достает из кармана и протягивает Анне.) Косточки на пол не плюй, у нас – чисто…
Анна (отстраняя его руку). Не хочется.
Басманов. Финики.
Анна (глядя на серебряный таз, кувшин и утиральник на лавке). Государь моет руки в тазу в этом?
Басманов. Моет. Вот придет, я ему солью.
Анна. Зачем руки моет? От чего отмывает?
Басманов. Анна, что у тебя на уме? (Присел перед ней, взял ее платочек, встряхнул, перевернул ее руки ладонями вверх.) Ты зелья какого не принесла ли? Не уйти ли тебе лучше?