Прошло после этого события еще два месяца. В начале марта 1902 года мы оказываемся в кабинете кутаисского военного губернатора, который читает „Новое время“. Он явно недоволен прочитанным, а тут еще входит адъютант и подает телеграмму от полицеймейстера из Батума. Губернатор иронически относится к полученным известиям, они ему кажутся туманными и непонятными, ведь и до этого он получал подобные телеграммы, все у него путается в голове „из-за этих батумских сюрпризов“, которые никак не укладываются в его сознании. Он недоволен этими телеграммами, они сеют в его душе тревогу, нервируют: „И что случилось с Батумом. Было очаровательное место, тихое, безопасное, а теперь, черт знает, что там началось!.. Прямо на карту не могу смотреть… Как увижу „Батум“, так и хочется, простите за выражение, плюнуть! Нервы напряжены, ну, буквально, как струны.“
Но что делать? ― спрашивает его адъютант, может, пусть он подробнее опишет, что там происходит… И опять замечательно играет свою роль губернатор: „Ну да… э… нет, нет! Только, бога ради, без этого слова! Я его хорошо знаю: он напишет мне страниц семь омерзительных подробностей…“ И снова склоняется над газетой. Но вновь появляется адъютант ― новая телеграмма, потом ― еще и еще… Рабочие уволены на заводах Батума „вследствие падения спроса на керосин“, в городе растет беспокойство и волнения… От губернатора ждут решительной помощи, а он ничего поделать не может: „Что же я тут-то могу поделать? Не закупать же мне у него керосин! Законы экономики и… э… к сведению“.
Вызвал помощника начальника жандармского управления полковника Трейница и попросил его объяснить, почему „в течение самого короткого времени этот прелестнейший, можно сказать, уголок земного шара превратился черт знает во что“. Корни батумских явлений в том, что в городе работает „целая группа агитаторов во главе с Пастырем“. Губернатор недоумевает: если это опасный человек, то почему его „не обезвредили“? Упустили, „отнеслись неряшливо к этому лицу, плохо взяли его в проследку, и он ушел в подполье“. А ушел потому, что уж слишком обыкновенная внешность у Пастыря: „Телосложение среднее. Голова обыкновенная. Голос баритональный. На левом ухе родинка“. И вновь автор устами губернатора иронизирует над услышанными сведениями: „Ну, скажите! У меня тоже обыкновенная голова. Да, позвольте! Ведь у меня тоже родинка на левом ухе! Ну да! / Подходит к зеркалу./ Положительно, это я!“ А из дальнейшего сообщения узнаем, что „наружность упомянутого лица никакого впечатления не производит“.
А из разговора с управляющим Ваншейдтом губернатор узнает, что рабочие после увольнения „устроили настоящий ад“, „тучи агитаторов“ руководят этими волнениями рабочих. Только войска могут навести порядок в Батуме.
Губернатор, прибывший в Батум, пытается сначала подействовать на собравшихся на заводе „мерами кротости“. Но требования рабочих, выработанные с помощью „тучи агитаторов“, действительно были невыполнимы: „Вследствие падения спроса на керосин…“
Естественно, несколько человек было арестовано, а губернатор пригрозил непокорным Сибирью: „требования ваши чрезмерны и нелепы“.
Сравнивая эти сцены, написанные в 1939 году, с теми, которые происходят сейчас почти повсеместно, просто поражаешься дару предвидения Булгакова, который, разумеется, на стороне здравого смысла на стороне губернатора и владельцев заводов, которые поступают так, как им подсказывают законы экономики, о которых вспоминает даже военный губернатор, но о которых не вспоминают „тучи агитаторов“ во главе с Пастырем, толкающих на разрушение сложившегося экономического порядка в государстве.
Внимательно вчитаемся в текст картины восьмой. Сцены в тюрьме… Надзиратель бьет Наташу ножнами шашки за нарушение тюремного режима: нельзя разговаривать со Сталиным. Тут же вся тюрьма поднялась на защиту женщины, особенно старались уголовные, „чтоб веселей было“. Конфликт разбирает сам губернатор: выговаривает начальнику тюрьмы, наказывает надзирателя, переводит в другую тюрьму Сталина. С ненавистью смотрят на Сталина надзиратели, а начальник тюрьмы бросает ему вслед: „У, демон проклятый!“ А первый надзиратель ударяет ножнами шашки уходящего Сталина…
Нет, не вызывает симпатии образ Сталина и в этой сцене. Да, и Николай II, узнав, что за подстрекательство батумских рабочих к стачкам и за участие в мартовской демонстрации в Батуме Иосиф Джугашвили-Сталин приговорен к „высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции сроком на три года“, обронил пророческую фразу: „Мягкие законы на святой Руси“. За государственное преступление, которое привело к гибели четырнадцати человек, — и всего лишь высылка на три года…