— Да. Что мне им сказать?
— Каймакам тебе прикажет. Теперь он руководит всеми, он в том доме. Иди туда!
— Прикажет? Ваш каймакам не должен мне ничего приказывать. То, что я делаю, я делаю добровольно. Пускай каймакам придет и скажет мне то, что он должен мне сказать. Этот дом ждет его, но только его и, самое большее, еще одного человека. Кто сверх этого приблизится, того я велю застрелить.
— Кто кроме тебя еще в доме?
— Мой слуга и один хавас[20] мутасаррыфа, башибузук.
— Как его зовут?
— Болюк-эмини Ифра.
— Ифра? Со своим ослом?
— Да.
Я засмеялся.
— Так ты и есть тот чужеземец, который освободил арнаутских офицеров от тяжелого наказания и заслужил дружбу мутасаррыфа?
— Да, это я.
— Подожди немного, господин. Каймакам сейчас придет.
Мне пришлось на самом деле недолго ждать; из храма на той стороне выступил каймакам и подошел к моему дому. За ним шел макредж.
— Халеф, открой им и проводи в комнату. Затем ты снова закроешь дверь и вернешься сюда. Если хоть еще один незваный гость подойдет к дому, стреляй в него!
Я пошел вниз. В дом вошли двое мужчин. Оба были высокими чиновниками, но это меня не беспокоило, поэтому я принял их сдержанно и только кивнул им, чтобы они присели. Они устроились, и я спросил их без особой доброжелательности в голосе:
— Мой слуга вас впустил в дом. Он сообщил вам, как нужно меня называть?
— Нет.
— Меня здесь называют хаджи эмир Кара бен Немси. Кто вы — я знаю. Что вы можете мне сказать?
— Ты хаджи? — спросил макредж.
— Да.
— Значит, ты был в Мекке?
— Естественно. Видишь, на моей шее висит Коран и маленькая бутылочка с водой из Земзема?
— А мы думали, ты гяур…
— Вы пришли, чтобы это мне сказать?
— Нет. Мы просим тебя пойти с нашим поручением к Али-бею.
— Вы мне дадите надежное сопровождение?
— Да.
— Мне и моим слугам?
— Да.
— Что я должен ему сказать?
— Что ему следует сложить оружие, смириться перед мутасаррыфом и вернуться к былому послушанию.
— А потом? — спросил я, желая узнать, что они еще придумают.
— Тогда наказание, которое ему определит губернатор, будет милостивым, насколько это, конечно, возможно.
— Ты макредж Мосула, а этот человек — каймакам и командующий войсками. Он должен давать мне поручения, а отнюдь не ты.
— Я состою при нем как доверенное лицо мутасаррыфа. — Этот человек с ястребиной физиономией стукнул себя при этом сильно в грудь.
— У тебя есть письменная доверенность?
— Нет.
— Тогда ты стоишь так же мало, как и остальные.
— Каймакам свидетель, он подтвердит.
— Только письменная доверенность узаконивает твои права. Иди и принеси ее. Мутасаррыф Мосула допустит представлять его интересы лишь знающего человека.
— Ты меня хочешь оскорбить?
— Нет. Я хочу лишь сказать, что ты не офицер, ничего не понимаешь в военных делах и значит, здесь не посмеешь и рта раскрыть.
— Эмир, — крикнул он, метнув на меня разъяренный взгляд.
— Мне тебе надо доказать, что я прав? Вы здесь блокированы, так что никто из вас не уйдет, нужно только полчаса, а то и меньше, и вас — беспомощных — смешают с землей. И при таком положении дел я должен советовать бею сложить оружие? Да он примет меня за сумасшедшего. Миралай, да будет к нему Аллах милосерден и милостив, своей неосмотрительностью подвел к краю гибели полторы тысячи храбрых воинов. Каймакаму же выпадает теперь почетная задача вызволить их из этой беды, если ему это удастся, он поступит геройски, как хороший офицер. Но с помощью высокопарных слов, за которыми прячутся коварство и страх Каймакам не справится с этим. Я должен говорить только с ним. В военных делах решает только воин.
— И все же ты вынужден будешь выслушивать и меня!
— Интересно, почему?
— Здесь идет речь о делах, касающихся закона, а я макредж!
— Будь хоть кем хочешь! У тебя нет полномочий, и поэтому все с тобою ясно.
Этот человек был мне отвратителен, но мне и в голову не пришло бы высказать свои чувства, даже поведи он себя по-другому и не имей он вины за нынешние события. Почему вообще присоединился этот судья к экспедиции? Уж, наверное, только затем, чтобы после поражения езидов дать им почувствовать в рамках могущественного закона превосходство по силе турок-османов.
Я обращался теперь только к каймакаму.
— Что мне сказать бею, если он меня спросит, почему вы напали на Шейх-Ади?