— Снять? Ага! Куда?
— Прочь, совсем прочь. Вы должны одеться как турок или курд.
Он глянул на меня с ужасом, совсем как если бы я потребовал от него приняться пожирать самого себя. Впрочем, положение его рта было вполне пригодно для такого действа.
— Как турок? Как курд? Ужасно!
— Иначе не пойдет!
— Что надеть?
— Турецкие шаровары или черно-красные курдские штаны.
— Черно-красные! Ага, хорошо, очень ладно! В черно-красную клетку!
— Как вам угодно. Так как вы одеваетесь? Как турок или как курд?
— Курд.
— Тогда вы должны быть в черно-красном. Это курдские любимые цвета. Значит, курдские штаны, жилет, рубашка поверх штанов.
— Черно-красная?
— Да.
— В клетку?
— Ради бога! От шеи прямо до щиколоток. Дальше сюртук или пальто сверху.
— Черно-красный?
— Да.
— В клетку?
— Естественно! Дальше тюрбан, очень крупный, огромный, такой, какой носят благородные курды.
— Черно-красный?
— Да.
— В клетку?
— Ради бога! Дальше пояс, носки, башмаки, оружие.
— Черно-красные?
— Ничего не имею против!
— И в клетку?
— Вы можете себе хоть все лицо покрасить в черно-красную клетку.
— Где купить эти вещи?
— Тут я сам в растерянности. Базар мы найдем лишь в Амадии. Может, здесь есть торговец, все-таки Спандаре большое село. И у вас много денег, не так ли?
— Много, очень много. Надо все оплатить?
— Сейчас спрошу. — Я повернулся к начальнику: — Есть ли здесь портной?
— Нет.
— Тогда не найдется ли человек, который может сейчас поскакать в Амадию и достать для этого чужестранца платье?
— Да, но базар откроется лишь утром и платье прибудет слишком поздно.
— А есть ли человек, который бы одолжил нам платье до приезда в Амадию?
— Ты мой гость, у меня есть новый шерстяной костюм, я тебе его охотно одолжу.
— А тюрбан?
— Здесь нет никого, у кого были бы два тюрбана, но шапку ты можешь достать легко.
— Что за шапка?
— Я дам тебе кулик — шапку из козьего войлока, она ему подойдет.
— Какой у нее цвет?
— Она красная с черными краями.
— Тогда я тебя прошу достать все это до завтрашнего утра. Ты дашь нам человека, его услуги мы оплатим, а костюм мы ему возвратим в Амадии. Но я хотел бы, чтобы об этом не говорили!
— Мы оба будем молчать, и я, и мой посланец!
Принесли ужин для англичанина — то, что мы не доели; остаткам, правда, был придан новый вид. Англичанин, как оказалось, был настолько голоден и ел с таким аппетитом, что мы не успели заметить, как между его длинными, широкими, желтыми, блестящими зубами исчезла большая часть блюд. Я с удовлетворением увидел, что ему подали и то маленькое жаркое, принятое мною за голубей. Англичанин не оставил на тарелке ни малейшей косточки, съел все. Потом, между прочим, ему еще подали деревянную, изящно сделанную тарелку, где лежало милое блюдо, имевшее форму бифштекса и испускавшее такое благовоние, что у меня самого снова разгорелся аппетит, хотя я уже довольно обильно поужинал против моей обычной привычки. Я был бы не я, если бы не поинтересовался, что это такое.
— Сидна, что это за красивое блюдо? — спросил я женщину, обслуживающую англичанина.
— Это чекирдже — саранча.
— Как это готовят?
— Саранчу жарят, размельчают и кладут в землю до появления запаха. После этого я жарю это тесто в оливковом масле.
Тоже недурно! Я задумал непременно донести этот крайне важный рецепт до моего доброго мистера Fowling bulls.
В то время, когда он еще ел, я сошел вниз, чтобы посмотреть на лошадей. Они были в хорошем состоянии. Около них стояли Халеф, драгоман[34], болюк-эмини и арнаут, оживленно споря, спор они, правда, тут же оборвали при моем появлении.
— В чем дело, Халеф? — спросил я.
Он указал на арнаута.
— Этот человек позорит твое имя, сиди. Он грозил убить тебя и меня за то, что я по твоему приказу бросил его на землю.
— Пусть он болтает! Сделать он ничего не сделает.
Тут арнаут положил руку на пистолет и закричал:
— Заткнись, парень! Или ты хочешь встретиться со своим слугой в джехенне уже сегодня?
— Успокойся, пес! Ты просто слеп! — отвечал я ему по-албански. — Разве ты не видишь опасности, которой себя подвергаешь?
— Какой? — спросил он озадаченно.
— Эти пистолеты плохо стреляют! — Я указал на его оружие.
— Почему?
— Потому что я лучше стреляю! — Одновременно в моей руке появился револьвер, направленный на арнаута.
Я был достаточно знаком с жестокостью этих арнаутских солдат, чтобы самому легкомысленно относиться даже к такому простому случаю. Арнаут не ставит жизнь другого человека ни в грош. Он спокойно укладывает человека из-за глотка воды и склоняет затем с тем же спокойствием собственную голову под топор палача. Мы оскорбили этого хаваса, значит, он способен на выстрел. Тем не менее он отнял руку от пистолета и удивленно спросил: