А дым лесных пожаров неотступно висел над ними, но эта опасность казалась теперь такой же далекой, как Джо, который, вероятно, гнался за ними по пятам.
Они начали понимать, что им может не хватить припасов. Элверна первая решилась заговорить об этом.
Ральф не всегда был в восторге от того, что она рядом. По утрам, когда еще не был готов кофе, и потом, когда они, изнемогая, тащили байдарку волоком, его частенько раздражала ее привычка мурлыкать себе под нос, откидывать назад волосы, ее варварские обороты речи и наивное убеждение, что все на свете либо жутко и ужасно, либо роскошно и чудненько. Но он едва ли сам сознавал свое раздражение. Ее силой и терпеливым мужеством он восхищался так же горячо, как прежде восхищался Джо Истером.
— Надо садиться на голодный паек, — объявила она. — Припасов только-только хватит до Полуночного. По карте на южном берегу есть фактория. Вот доберемся до нее, тогда мы на верном пути, там и продуктами запасемся. Но надо как-то дотянуть… Видно, придется есть только два раза в день, а там, глядишь, и один.
— Да, выходит, так, — со вздохом сказал Ральф.
Копченая грудинка три раза в день — вот все (если не считать Элверны), что ему теперь нужно было для райского блаженства.
— Слушай, Лоренс, не хватай зараз столько бэннока! Надо сократиться, — сказала Элверна как можно мягче, но индеец насупился.
Чтобы как-то пополнить запасы, они останавливались в каждой болотистой заводи, где могли надеяться выловить хотя бы щуренка. Но рыбы было мало, а долгие задержки усугубляли их страх перед надвигавшимся лесным пожаром.
Час за часом — а каждый был долог, как день, — пробирались они через болота, топи и лесные чащи, молча, ничего не видя вокруг, и когда наконец, пройдя тенистую березовую рощу, увидели Ручей Болотных Курочек, Элверна остановилась, и по лицу ее, перепачканному, как у чумазого ребенка, потекли слезы облегчения, а Ральф был так измучен, что даже не почувствовал облегчения, не в силах был даже успокоить ее.
Впрочем, грести по течению было легко, и уже через час, на пути к озеру Полуночному, по которому парус понесет их туда, где вдоволь благословенной еды, оба воспрянули духом; на их лицах снова появилась улыбка.
Но как им хотелось есть!
В одном заливчике, пониже переката, Ральф забросил блесну и сразу же вытащил десятифунтовую щуку, которая показалась им прекрасней всех небесных светил. Они развели костер и, не дождавшись, пока рыба изжарится, рвали ее на куски своими черными руками, полусырую, как дикари, и Ральф, отдав Элверне более прожаренный кусок, совершил первый героический поступок в своей жизни.
Теперь он был уверен, что все невзгоды позади, но эта уверенность ему самому казалась шаткой. Когда воды ручья влились в величественный простор озера Полуночного, его снова обступили дурные предчувствия.
Эти суровые воды выглядели зловеще. Он понял, почему озеро называется Полуночным, когда увидел эту темную бездонную гладь. Озеро было спокойно; оно раскинулось вширь, как огромная плита черного мрамора. Но выйти на этот угрюмый простор в байдарке было не менее рискованно, чем в открытый океан.
«Коварная штука. И ни единого островка, негде укрыться. Интересно, часто здесь штормит?» — думал Ральф. Но скрыл свое беспокойство от Элверны.
Штормило часто.
Не успели они пройти на веслах и полумили, как поднялся ветер. Ветер был попутный, им следовало воспользоваться. Ральф с облегчением заметил, что Лоренс старается держать как можно ближе к восточному берегу, и все же близко подойти не удавалось, потому что берег был извилистый, со множеством заливов и мысов. Ральф прикинул, что они ни разу не отошли от берега дальше чем на милю, но с таким же успехом они могли быть и в сотне миль от него. Если байдарка перевернется, ни ему, ни Элверне не проплыть и полумили, а трусливый Лоренс пальцем не шевельнет, чтобы их спасти.
Неужели до тех далеких деревьев, что окаймляют берег, всего миля? Ральф посмотрел на юг, потом на запад: сто двадцать миль до южного берега озера и сорок — до западного. С низкой байдарки темная ширь озера Полуночного казалась страшнее, чем замкнутый круг пустыни.
Он недолго носился с этими мыслями. Теперь он уже не мог позволить себе такую роскошь, как нерешительность; и когда Лоренс предложил пристать к берегу и приготовить поесть, а такая остановка позволила бы на полчаса забыть об опасности, Ральф резко сказал: