Сен-Жюст. Считаю его опаснейшим из всех. Он неумен, талантлив, сентиментален, влюблен в революцию, как в женщину. Он нарумянивает революцию, напяливает на нее розовые венки. Дилетант и бездельник, он больше, чем все вместе, дискредитирует власть.
Робеспьер. Будет так. Где обвинительный акт?
Сен-Жюст (подает рукопись). Черновик.
Робеспьер. Хорошо, я просмотрю. Иди. Оставь меня одного.
Сен-Жюст уходит.
Четырнадцать человек. Неумолимы законы истории. Я лишь орудие ее суровой воли. Ужасно, ужасно, – четырнадцать человек. Камилл, Дантон, Камилл, Камилл… (Оборачивается к двери, глядит, медленно подымается. На лице ужас.) Уйди, уйди, оставь меня. Я должен, ты понял, я должен. (Схватывает проскрипционный список, скомкивает, замахивается, со стоном опускается у стола.) Я должен…
Картина шестая
Бульвар. На скамейке сидит Симон с газетой. В стороне торговка продает на тележке бобы.
Торговка (кричит). Арико вер! Арико, арико-ко![35]
Женщина в шали. Почем за ливр?
Торговка. Подумайте-ка сами. Вот продала на восемьсот франков, а надо купить дочери кашемиру на юбку, да чулок, да вина. Вот я все деньги и ухлопала… А нужно еще масла да соли. А хлеба вторую неделю не видим. С каждым днем все труднее жить, вот что я вам скажу.
Женщина в шали. Моя девочка со вчерашнего дня не ела, – может быть, вы уступите немного?
Торговка. Говорю вам – не могу. Проходите, гражданка…
Накрашенная женщина. Все, все с голода скоро подохнут, будь я проклята.
Хромая женщина. Вот она, ваша свобода, – умирать с голоду.
Накрашенная женщина. И они еще запрещают заниматься нашим ремеслом. Пусть мне отрубят голову, а я буду водить к себе мужчин. Я хочу есть. Все мы сдохнем.
Хромая женщина. Скоро, скоро придет и им черед, увидите.
Торговка (хватает хромую за юбку). Подождите-ка, гражданка, что-то ваше лицо мне знакомо.
Хромая женщина. Пусти, не смей меня хватать!
Торговка. Она! – я ее знаю, это аристократка. Держите ее, граждане!
Симон (подходит). Раскаркались, вороны! Что случилось?
Торговка. Позовите полицейского комиссара. Я добрая республиканка. Я требую, чтобы ее арестовали. Это бывшая маркиза де Шеврез. У нее на конюшне засекли до смерти моего родственника.
Хромая. Врешь, врешь, врешь!
Симон. Ого, вот оно что – заговор!
Накрашенная женщина. Врете вы все. Я не позволю трогать хромую. Она тряпичница. Тогда и меня берите вместе с ней.
Симон. А ты кто такая?
Накрашенная женщина. Я проститутка.
Симон. Ах, черт вас возьми, да здесь вас целая шайка! (Машет двум появившимся солдатам милиции.) Граждане, ведите-ка их всех к комиссару.
Шум, давка. Женщин уводят. Несколько женщин выбежали из толпы и опрокинули тележку с бобами.
(Гражданину в парике.) Вот видишь, почему добрый республиканец должен проводить круглые сутки на улице. Каждую минуту вспыхивают контрреволюционные заговоры. А ты читал сегодняшний декрет?
Гражданин в парике. Какой?
Симон (развертывает газету). Нищета объявлена священной. Священная нищета! Какие времена, а? Философские времена! Благороднейшие времена!
Гражданин с книжкой (гражданину в парике). Пьер, идем.
Гражданин в парике. Куда?
Гражданин с книжкой. В Конвент. Мне говорили: сегодня будет выступать Дантон. Его голова висит на волоске.
Гражданин в парике. Что это у тебя за книга?
Гражданин с книжкой. Анакреон. С пометками на полях. (Оглядывается, шепотом.) Собственноручными пометками короля.
Гражданин в парике берет у него книжку. Залившись слезами, раскрывает ее и целует.
Гражданин с книжкой. Ты сошел с ума!
Они уходят.
Симон. Эге, тут тоже что-то не того. (Подозрительно идет за ними.)
У опрокинутой тележки появляется женщина в шали. Она собирает бобы. Дантон смотрит на нее, выйдя из-за деревьев.
Женщина в шали (испуганно). Здесь, я думаю, не больше двух ливров?
Дантон. Да, я думаю, ни в каком случае не больше двух ливров.
Женщина в шали. Я положу ей деньги на тележку, но я положу меньше, чем она просила за два ливра. У меня больше нет денег. Моя девочка голодна. Если б вы знали, как тяжело жить.
Дантон. Для жизни наше время приспособлено плохо. Вы правы.
Женщина в шали. Я не жалуюсь. Разве я имею право жаловаться?
Дантон. Вы очень красивы. Вы это знаете?
Женщина в шали. Что вы, я так подурнела, сама себя не узнаю. Одна только моя дочка и находит меня красивой. Благодарю вас. До свидания.
Дантон. Подождите. (Снимает с пальца и дает ей кольцо.) Возьмите.
Женщина в шали. Но это очень ценная вещица. Я не могу взять.
Дантон. Прошу вас взять это кольцо на память от меня. Вы вдова?
Женщина в шали. Да, мой муж убит.
Дантон. На войне?
Женщина в шали. Нет. Его убили напрасно. Мой муж был поэт. Он должен был стать великим поэтом. Я ночью вытащила его тело из целой горы изрубленных трупов, а он мог быть гордостью Франции.
Дантон. Это было в сентябре?
Женщина в шали. Моего мужа убили в сентябрьскую резню. Убийцы будут прокляты, я знаю. Кровь их задушит. Я видела, тогда ночью они воткнули в землю факелы, сидели на трупах и пили водку, сыпали в нее порох. У них были черные, ужасные лица, этого забыть нельзя.
Дантон. У них были черные лица?
Женщина в шали. Они все будут прокляты. Будь проклят их вождь, чудовище!
Дантон. Кто, кто?
Женщина в шали. О, вы знаете его имя. Он, как сатана, простер крылья в те дни над Парижем.
Дантон. Вы уверены, что сентябрьскую резню устроил Дантон?
Женщина в шали (останавливается, глядит на него дико, с глухим криком отшатывается). Дантон!
Она скрывается за деревьями, он уходит за ней. Появляются Камилл и Люси.
Люси. Он опять с какой-то женщиной.
Камилл. Все эти дни у него жуткое влечение к женщинам. Он сажает их на колени, рассматривает руки, шею, лицо, глаза, он точно согревается их теплотой. Посмотри, как он тяжело ступает. Как согнуты его плечи. В нем какое-то страшное оцепенение.
Люси. Я люблю тебя, как никогда, Камилл. Я люблю тебя до слез, до отчаяния. Мне страшно, мне страшно.
Камилл. Люби, люби меня, моя Люси. Мы никогда не разлучимся – ни здесь, ни там. (Он целует ее.)
Люси. Солнце мое, жизнь моя!
Входит Л а к р у а.
Лакруа. Где Дантон? Заседание началось. Все кончено, черт возьми. Я предупреждал, он медлил, пьяница, обжора! Все кончено. Отдан приказ об аресте Дантона, меня, вас, всех… Сегодня ночью должны арестовать четырнадцать человек. Пойди и сказки ему. Я иду домой, наплевать, – смерть так смерть!