– С каких покойников?
– Оказион.
И так зудел, так нахваливал Барладьян этот самый магазин и повторял на все лады и по-французски и по-нашему, бросил я ходить по Большим магазинам и на манекены больше не пялил глаза. Я твердо решил: отыщу ту самую улицу под Сен-Сюльписом, этот магазин Оказион и куплю пальто – без летнего нечего было и думать домой возвращаться.
И пошел. И удачно. Не очень плутал. Вот и дом. Ну все, как говорил и записал Барладьян.
И только одно меня смутило: действительно, в доме оказался магазин, но никакой одежды не видно – на дверях, на стекле огромный желтый башмак нарисован, и, кроме этого башмака, ничего, ни подписи, ни названия. Заглянул в окно – темновато: крючки и обувь, а больше какие-то подозрительные туфли вроде купальных – а никаких смокингов, ни пальто, ни жилеток.
Думаю: на такой улице два одинаковых номера есть, ведь все возможно! И перешел на другую сторону. Прошел всю улицу. Но другого такого номера не оказалось. Стало быть, не ошибся. И опять вернулся к магазину.
Стою под дверью, смотрю на башмак, а войти спросить не решаюсь. Ведь ясно, башмак да вдобавок еще желтый большущий, чего же лезть пальто спрашивать? Постою – посмотрю, отойду немного и опять вернусь, и опять стою – смотрю.
«Да что же это, – думаю, – башмака я, что ли, испугался: войти спросить страшно?»
И собрал я всю, какая есть, решимость – чувствую, покраснел весь – и с пущим еще остервенением толкнул дверь.
–
– Как же, есть! И пальто. Сколько угодно.
Продавщица в черном – у них это везде: и в кафе и в магазинах, все в черном! – продавщица, как две капли лиса, словно обрадовалась чему, так вся и распустилась.
– Какое угодно пальто, все есть!
И повела меня куда-то наверх через самую тьму египетскую.
Кое-как добрался я до верху, до той комнаты, где и пальто и все есть. Чуть посветлее стало. И сейчас же мне продавщица все показывает: и одно тащит и другое тянет и третье выкладывает, только смотри, только выбирай – и фраки и смокинги и жилетки.
А вот брюки, белые, как наш сахар, и всего лишь у коленки кофейное пятнышко – так пятнышко червячком: – а цена 5 франков. А вот жилетка – перо павое! – 3 франка. А вот туфли –
– Мне, – говорю, – пальто покажите летнее!
Сам говорю, а у самого голова кружится, нетерпение берет взглянуть поскорей; уж очень все хорошо и ни на какую стать дешево.
А продавщица порылась за прилавком, зацепила – вытянула из узла – и тащит.
– Аккурат на ваш рост: автомобиль!
Растопырила рукава, примерять держит, чего-то смеется – ну, две капли лиса! Потом уж я узнал, что это у них так принято и обязаны: хочешь не хочешь, а должен зубы скалить.
Ничего пальто: пальто как пальто, длинновато как будто – и рукава и полы длинноваты, свободно что-то очень.
– Автомобиль! ваш рост! – а сама так лисой и смотрит, так вся и вылисывается.
«Может, – думаю, – это так и полагается: длинное-то очень! Но главное, вкус-то какой!»
Пощупал я материю: плотно и точно из волос одних, махровое, а цвет – березовый лист со снежинкой. И только эта штрипка сзади болтается, ну такая, как на шинелях. Тоже халаты такие бывают с такою штрипкой.
– Нельзя ли, – говорю, – убрать?
Но тут продавщица словно бы сконфузилась за меня.
– Автомобиль!? – повторила она и так укоризненно и так убедительно, что и возразить невозможно.
«Стало быть, – думаю, – это так и полагается. И придется видно, и как это ни глупо, а ходить со штрипкой!»
– А цена?
– 30 франков.
30 франков – наших 12 рублей! Ну, как вам кажется? И где же это, скажите, в каких таких Рядах или Гостином за такие деньги такое добро получишь?
Рассчитался я. Записали мой адрес. И пошел я себе домой вот как довольный! А к вечеру у меня новое пальто было – березовый лист со снежинкой.
Теперь спокойно я мог взять билет, уложить книги и ехать в Россию. Так я и сделал. Так я в это самое пальто и обрядился – «автомобиль». И в путь. И не скажу, чтобы дорогой было мне очень приятно: полы длинные, как станешь в вагон влезать, путаешься-путаешься, а рукава широченные и опять же длинные, папиросу не закуришь. Намаялся я, что говорить, и уж как пенял на себя, что не надел старого своего на ватине. Ну, как-никак доехал.
А дома как огляделся, и делать не знаю что. Надену я этот халат, посмотрю в зеркало – да как увижу эту длинноту попятную, эту самую дурацкую штрипку, и скорей долой с плеч да на вешалку. Ну, хоть иди на Гороховую и покупай новое.
По улицам хожу, примечаю, кто в чем, и нет ли у кого еще такого? И сколько ни смотрел, ну хоть что-нибудь подобное, ну, хоть раз бы на глаза попалось такое, чтобы живой человек в таком по улицам разгуливал.
«Может, на следующий год мода выйдет на такие халаты!» – стал я утешать себя и решил до весны дождаться, а пока что оставил пальто на вешалке висеть.
Приехал из Coppet Шестов21: Шестов в Coppet на Lac Léman в Швейцарии жил, а в Петербург приезжал свои книги устраивать. Нарочно обрядился я в мой парижский «автомобиль», думаю, вот удивлю! А он нисколечко не удивился.
– Откуда, – говорит, – покойницкое?
– Какое покойницкое?
Я рассказал ему всю историю, как и где купил;
– От Сен-Сюльписа рукой подать.
– Ну, конечно! – смеется.
Нет, думаю, он нарочно, просто завидует – пальто замечательное: березовый лист со снежинкой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И завелась у нас моль в доме. И чем я ни травил ее – вывести не могу. Уж я и к профессору физики обращался – дал он мне каких-то синеньких камушек, разложил я камушки по всем углам, но и камушки не помогают. Все ее больше и больше. Каюсь, погрешил на соседа, на физика. «От него, – думаю, – никто, как он разводит!» А навела меня на эти мысли моя же собственная неосторожность: как-то рассказал я ему, будто, если собрать несколько десятков моли и послать в Китай, обязательно выдадут фарфоровую китайскую вазу. А вскоре замечаю, как вечерами, нарядившись в майский костюм – тепло: паровое отопление! – ходит сосед по комнатам с сачком и моль ловит. Да, погрешил тогда на профессора. А моли – тучи летят! Что делать? И взялся я за вещи: пересмотрю, думаю, все, не найду ли гнездо, тут ей и конец будет. И все пересмотрел, все старье, а гнезда нет нигде. А как дошла очередь до пальто, распахнул я свой парижский «автомобиль», а на нем – живого места нет, одна моль – и ползет и скачет и, Бог знает что, моль на моли, да все крупная, раздавишь, как маслом мазнешь.
В первый весенний теплый день пошел я на Гороховую и купил себе самое простое летнее пальто.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Оказион! – подхватил Корнетов и взялся за всякие варенухи и прохладительные сласти: прохладиться не мешало.
– А со мной был такой оказион, – сказал прокурор Жижин и улыбнулся своим мертвецким оскалом.
Корнетов так и сиял весь от удовольствия – еще бы, на вечер не пожалуешься и Ивановну нечего звать о колдунах рассказывать.
Читал я в газетах, как мальчишку какого-то, Петьку «погасили»: был на свете Петька и вот не стало, и хоть и жив он живехонек и вихры торчат по-прежнему, а уж нет его – «погасили»!
Скажу кратко, как это все вышло и что это такое «погасить».
У Петьки мать прачка Марья, по стиркам ходит. Идет она раз вечером к себе на Карповку, а на берегу у моста народ. И как увидели ее, кричат: «Твоего выловили, утоп!» Ну, поплакала, потужила, да видно уж судьба, и похоронили мальчишку – разговаривать много не будут, живо схоронят! А так дня через три к ночи и является Петька – экий, сбежал на тот свет за счастьем, да чего-то вернулся! Тут-то и начинаются Петькины мытарства. Повела его Марья к сапожнику, думала по сапожному мастерству определить. И сапожник принять Петьку не отказывается, только давай метрику. Марья к дьякону. А дьякон-то уж отметил в церковных книгах, что Петька помер, и никакой метрики выдать не может. «Я, – говорит, – его погасил». Так и «погасили» Петьку, и ходу ему никакого.