Пять месяцев тому назад, в Милане, я сказал Гарибальди:
— Одному Богу известно, где я увижусь с вами снова. Дайте мне записку, с помощью которой я смогу добраться до вас, где бы вы ни были.
Гарибальди взял листок бумаги и написал:
«4 gennaio 1860.
Raccomando ai miei amici l’illustro amico mio Alessandro Dumas.
И теперь я держал в руке эту записку в качестве пропуска.
Но в пропуске не было нужды; часовой позволил мне войти внутрь, даже не спросив, куда я иду.
Дворец Сената имел совершенно тот же вид, что и Парижская ратуша в 1830 году.
Я поднялся на второй этаж и обратился к молодому человеку в красной рубашке, у которого была ранена рука:
— Могу я увидеться с генералом Гарибальди?
— Он только что ушел, намереваясь посетить монастырь Ла Ганча, сожженный и разграбленный неаполитанцами.
— А можно поговорить с его сыном?
— Это я.
— Тогда обними меня, дорогой Менотти: я уже давно знаю тебя!
Молодой человек доверчиво обнял меня; затем, поскольку мне было важно, чтобы он знал, кого обнимает, я показал ему отцовское рекомендательное письмо.
— О, добро пожаловать! — воскликнул он. — Отец ждал вас.
— Мне хотелось бы увидеть его как можно быстрее; я привез ему новости из Генуи и письма от Медичи и Бертани.
— Тогда пошли навстречу ему.
Мы спустились вниз и двинулись по улице Толедо.
Поль и Эдуар присоединились ко мне и не расстались бы со мной даже ради целого царства.
Им предстояло увидеть Гарибальди!
Мы пробираемся через баррикады и обломки зданий между ними.
Еще дымятся десятка три домов, обрушившихся на головы своих обитателей; из этих развалин то и дело вытаскивают трупы.
Мы подошли к великолепному кафедральному собору, построенному королем Рожером; у одной из скульптур на стене, огораживающей здание, пушечным ядром оторвало голову, а остальные изрешечены пулями.
Стоявший напротив собора дом неаполитанского консула в Лондоне, подожженный самими королевскими солдатами, которые засели в нем и оборонялись, обратился в дымящиеся руины.
— А вот как раз и отец! — обращаясь ко мне, воскликнул Менотти.
Как вам известно, своего новорожденного сына Гарибальди пожелал назвать не именем святого, а именем мученика.
В ту самую минуту, когда я повернул глаза в сторону генерала, он тоже заметил меня и издал радостный крик, проникший мне в самое сердце.
— Дорогой Дюма, — промолвил он, — мне вас недоставало.
— Вот потому, как видите, я и разыскивал вас. Мои поздравления, генерал!
— Вовсе не меня надо поздравлять, а вот этих людей: какие же они гиганты, друг мой!
И он рукой указал на тех, кто его окружал, желая, как всегда, озарить ореолом собственной славы своих товарищей по оружию.
— А где Тюрр?
— Вы скоро увидите его; это храбрец из храбрецов! Вы не поверите, какие подвиги он совершил. Какие же поразительные личности эти венгры!
— Надеюсь, на сей раз он не был ранен?
— Пули свистели кругом, но ни одна его не задела.
— А Нино Биксио? Говорят, он убит?
— Да нет, сущие пустяки: пуля на излете попала ему в грудь; это безумец, которого невозможно удержать.
— А Манин?
— Ранен, причем дважды; бедняге не везет: едва появится, тут же чего-нибудь и схлопочет. Вы ведь вернетесь со мной во дворец Сената, не так ли?
— Разумеется.
Он обнял меня за плечи и мы двинулись ко дворцу.
Со своей фетровой шляпой, продырявленной пулей, своей красной рубашкой, своими неизменно серыми штанами и своим шейным платком, узлом завязанным на шее и образующим капюшон на спине, он и в самом деле был великолепен, этот диктатор, только что подаривший королю два миллиона новых подданных.
В нижней части этих серых штанов, чуть выше подъема ноги, я заметил весьма характерную дыру.
— А это еще что такое? — поинтересовался я у генерала.
— Да это один растяпа, беседуя со мной, уронил свой револьвер.
— И револьвер выстрелил?
— Ну да, и при этом продырявил мне штаны и вырвал клок из сапога; но все это пустяки.
— Поистине, вы предызбраны Провидением, — сказал я Гарибальди.
— Я и сам начинаю в это верить, — со смехом ответил он. — Пойдемте.
Мы вернулись во дворец Сената.
Площадь, на которую дворец обращен фасадом, имела чрезвычайно своеобразный вид со своим фонтаном, украшенным головами животных, вооруженными людьми, кучковавшимися у его бассейна, и стоявшими на ней четырьмя пушками, добытыми Тюрром в Орбетелло и приведенными в боевое положение.
5
«4 января 1860 года.
Рекомендую своим друзьям моего прославленного друга Александра Дюма.
Гарибальди».