Мы еще раз обнялись, и в сопровождении моего друга Тюрра я последовал за майором Ченни.
Остальных наших спутников мы обнаружили на Дворцовой площади; не ведая, что приглашаю их к месту нашего будущего проживания, я назначил им встречу у фонтана.
Но с 1835 года прошло много времени, и фонтан заменила статуя Филиппа IV; тем не менее наши друзья сообразили, что это одно и то же.
Однако они пребывали в ярости; я назначил им встречу на девять часов утра, а было уже одиннадцать, и они умирали с голоду.
Но все стало куда хуже, когда они узнали, что им предстоит пересечь весь город, чтобы позавтракать; пройти нужно было чуть ли не целое льё.
Послышался хор проклятий.
В эту минуту мимо нас пробегал какой-то поваренок, несший на голове длинную корзину, которая содержала графин вина, графин воды, кусок телятины, блюдо кислой капусты, очень спелую клубнику и недостаточно спелые абрикосы.
Этот завтрак, ничем не отличавшийся от того, что был у генерала, поваренок нес начальнику штаба.
Складывалось впечатление, что по образцу спартанцев всем здесь подают одну и ту же черную похлебку.
Тюрр опустил руку на плечо поваренку.
— Прости, дружок, — сказал он ему, — но ты сейчас оставишь этот завтрак здесь и пойдешь за другим.
— Но, синьор, — воскликнул испуганный поваренок, — что я скажу хозяину?
— Ты скажешь ему, что завтрак забрал у тебя полковник Тюрр; к тому же я дам тебе сейчас расписку в этом.
И, вырвав листок из своей записной книжки, Тюрр выдал поваренку расписку, удостоверявшую изъятие завтрака, который тотчас же был поставлен на ступени статуи Филиппа IV.
Наши изголодавшиеся товарищи уселись на ее нижнюю ступень и тотчас же накинулись на телятину и кислую капусту.
Я оставил их за этим занятием и отправился вдогонку за майором Ченни, не подозревавшим, по какой причине мои спутники откололись от нас.
— Позвольте, — сказал он мне, — передать вас в руки дворцового смотрителя; он проведет вас по всему дворцу, и вы выберете те комнаты, какие сочтете наиболее подходящими; что же касается меня, то я умираю с голоду, и мне надо позавтракать.
Бедный майор не догадывался, на какое разграбление был отдан его завтрак в ту самую минуту, когда он готовился насладиться им.
Управляющий показал мне все комнаты дворца. Я выбрал гостиную, спальню и обеденный зал губернатора.
Гостиная была огромная, и ее вполне можно было превратить в общую спальню.
Окна выходили на площадь. Привлеченный шумом какого-то спора, я подошел к балкону.
Внизу Тюрр выдавал поваренку майора расписку за второй завтрак.
Первого оказалось недостаточно.
IV
ПЕРВЫЙ МУЧЕНИК
Вы спросите, какие события случились между тем днем, когда Гарибальди, оставленный нами в Таламоне, вновь пустился в плавание, и тем днем, когда сам я высадился в Палермо, то есть между 9 мая и 10 июня. Сейчас мы это расскажем, однако прежде, для лучшего понимания фактов, бросим взгляд на то, что происходило на Сицилии.
Уже в начале войны 1859 года нетрудно было заметить, что в глубины Сицилии проникает сильное брожение, которое, вызывая повсеместное волнение, сближает между собой три ясно обособленных класса общества: дворянство, буржуазию и простонародье.
Начальником полиции был тогда Сальваторе Манискалько, снискавший позднее столь печальную известность. Свою карьеру он начинал в жандармерии; это был любимчик министра Дель Карретто, являвшийся его личным осведомителем. На Сицилию он прибыл вместе с князем ди Сатриано, сыном знаменитого Филанджери, в качестве главы военной полиции и вскоре взял в свои руки надзор над городом. Затем, не останавливаясь в своем карьерном росте, какое-то время спустя он был назначен начальником полиции всего острова.
Так что именно на нем, начальнике полиции Сицилии, лежала обязанность подавить угрожавшие вот-вот вспыхнуть беспорядки.
Его первые шаги в Палермо безоговорочно шли ему на пользу. Образованный, обходительный, исполненный почтения к аристократии, он был принят в самых строгих по части этикета салонах; однако настал час, когда ему пришлось делать выбор между связями в обществе и приказами, которые, по его словам, он получал от правительства. И он выбрал последние.
В Палермо участвовали в заговорах все, если и не действенно, то хотя бы поддерживая их мысленно, но самыми заметными заговорщиками были дворяне.
Манискалько решил порвать с ними; в тот момент, когда проявления общественного брожения, вызванного победами при Монтебелло и Мадженте, особенно сильно всколыхнули аристократию, он взял с собой два десятка полицейских агентов и, под предлогом разгона сборища мятежников, ворвался в дворянский клуб, разбил там зеркала, задул свечи и, выдворив оттуда всех, запер на замок двери.