Это было то самое время, когда наших генералов производили в маршалы и присваивали им титулы в честь одержанных ими побед. Начальник полиции получил прозвище граф ди Smuccia Candela, что значит «Дунь-на-Свечу».
Грубое насилие со стороны Манискалько принесло свои плоды.
То ли под влиянием дворянства, то ли в силу естественного хода событий вооруженное восстание вспыхнуло в Санта Флавии, небольшом городке в одиннадцати милях от Палермо.
Полиция одерживает верх, подавляет мятеж и производит значительное количество арестов.
И тогда сицилийцев охватывают два чувства: настоятельная потребность переменить в лучшую сторону участь страны и личная ненависть к полиции и ее главе.
Не стоит и говорить, что над всем этим, беспрерывно накапливаясь, витает вражда между сицилийцами и неаполитанцами.
Сейчас мы увидим, как два этих чувства усиливались и какое влияние они оказали на дальнейший ход событий.
Однажды, когда Манискалько намеревался войти в кафедральный собор, воспользовавшись небольшой боковой дверью, какой-то человек, верхнюю часть лица которого прикрывала широкополая шляпа, а нижнюю — рыжая борода, кидается к нему и, остановившись перед ним и произнеся лишь два слова: «Умри, негодяй!», наносит ему удар ножом.
Манискалько падает, испустив крик; все полагают, что он убит, как это произошло с Росси, однако он лишь серьезно ранен.
Убийца скрывается с места преступления, и, несмотря на все предпринятые розыски, полиции так и не удалось задержать его.
Произведено два десятка арестов, пять или шесть человек подвергнуты пыткам — все бесполезно.
Король Неаполя залечивает рану Манискалько, и так уже весьма богатого, годовой рентой в двести золотых унций.
И тогда начинается период королевского террора, в ходе которого Манискалько перестает служить воплощением политической идеи и становится мишенью ненависти сам по себе.
Это Нарцисс в эпоху Нерона, это Оливье Ле Ден в эпоху Людовика XI.
Вербуя преступников, он набирает из них отряды, которые делает придатком полиции; эти банды грабителей и убийц, его подручных, наводняют Палермо и его окрестности.
Сбиры Манискалько получают приказ арестовать хозяина таверны «Фьяно Каттолика»; однако в доме у него они застают лишь его жену и дочь: дочь уже спит, а жена еще не ложилась; они ни в какую не верят словам женщины, которая утверждает, что мужа нет дома.
— Кто там в постели? — спрашивают сбиры.
— Моя дочь, — отвечает женщина.
— Держите мать, — обращаясь к своим товарищам, со смехом говорит один из сбиров, — а я проверю, какого пола тот, кто там лежит.
Мать удерживают силой, и дочь насилуют на глазах у матери.
Крестьянин по имени Ликата ускользает от погони, устроенной Манискалько; его беременную жену и его детей бросают в тюрьму и держат там до тех пор, пока Ликата не сдается властям, чтобы вернуть свободу своей семье.
В это время складывается подлый триумвират, который составляют капитан полевой полиции Кинничи, комиссар Малато и жандармский полковник Де Симоне.
Триумвиры ломают себе голову, изобретая все новые пытки.
Они изобретают ангельское орудие и скуфью молчания.
Ангельское орудие — это нечто вроде пыточной груши, усовершенствованный кляп.
Скуфья молчания — это железная маска, которую надевают на голову и с помощью винта, шаг за шагом, сжимают, пока не трескается череп.
Мне показали железные наручники, настолько тесные, что застегнуть их, даже на самых тонких запястьях, удается лишь за счет того, что они до кости впиваются в плоть.
Подручные Манискалько возрождают пытку, которой в 1809 году подвергали наших солдат испанцы, подвешивая их не за шею или за ноги, а за пояс.
Жестокости эти обрушивались прежде всего на аристократию, которую Манискальско считал зачинщицей смут. Однако он заблуждался: аристократия не ограничивалась тем, что побуждала народ к восстанию, она и сама строила заговоры против правительства, которое, по словам одного англичанина, взяло за правило полное отрицание Бога.
Между тем Сицилия видела, что Ломбардия, Тоскана, герцогства Моденское и Пармское и папские провинции Романьи вступили в эру мира и благоденствия, присоединившись к Пьемонту, в то время как сама она, прикованная к Неаполю, одна оставалась под гнетом правления, которое губит собственность, бесчестит людей и порождает нищету и унижение!