Остальные совершают прорыв, но десять или двенадцать из них остаются пленниками в руках неаполитанцев.
Ризо пытается встать на ноги; два солдата подбегают к нему и в упор разряжают ему в живот свои ружья.
Он падает снова, но все еще жив.
Тогда его кладут в телегу и возят по улицам города как кровавый трофей.
На каждом перекрестке, на каждой площади телега останавливается; сбиры, жандармы, полицейские залезают на ее колеса и плюют в лицо умирающему.
Тем временем в монастыре убивают второго монаха и ранят четырех других; образ младенца Иисуса, весьма почитаемый народом, насаживают на штык и носят по улицам.
Серебряные церковные сосуды украдены; какой-то солдат принимает за золото железные позолоченные вензели, приколоченные над двумя дверями: он отдирает от стены два этих вензеля и кладет их в свой вещевой мешок.
Приходит приказ Манискалько доставить Ризо в больницу и обеспечить ему наилучший уход.
Хирурги перевязывают больного; ранения его смертельны, однако он может прожить еще два или три дня.
А больше Манискалько и не нужно.
Он приказывает арестовать отца Ризо, старика, который не принимал участия в мятеже сына, но утром, беспокоясь за него, на виду у всех стоял в домашнем халате у окна, обращенного в сторону монастыря.
Над ним, как и над тринадцатью другими пленниками, был устроен суд.
Все четырнадцать были расстреляны 5 апреля.
Вечером 5 апреля Манискалько появляется у постели Ризо, держа в руке какую-то бумагу.
— Вот, — говорит он ему, — приговор, обрекающий вашего отца на смертную казнь: дайте показания, назовите синьоров, которые подстрекали вас к бунту, и ваш отец будет помилован.
Ризо колеблется с минуту, но затем берет на себя всю ответственность и заявляет, что у него не было сообщников.
Манискалько наводит справки и узнает от хирургов, что раненый может прожить еще сутки.
— Ладно, — говорит он Ризо, — я приду повидать вас завтра утром: утро вечера мудренее.
Однако патриоты узнают о гнусной попытке подкупить Ризо; им удается сообщить умирающему, что его отец был расстрелян еще утром и жизнь, которую он должен был выкупить ценой своих разоблачений, угасла за шесть часов до того, как ему было сделано это предложение.
Ризо умер в ту же ночь: одни говорят, что на него так подействовало известие о смерти отца, другие утверждают, что он сорвал повязки со своих ран.
После того как Ризо умер, а его сообщники и его отец были расстреляны, Манискалько возомнил себя победителем революции, и для его агентов началась золотая пора: деньги и награды посыпались на всех, кто имел отношение к полиции.
Но это ощущение безопасности длилось недолго; восстание в Палермо, как ни быстро оно было подавлено, эхом отозвалось в сельской местности. Пиччотти[6] сплотились и попытались воскресить революцию, предоставив ей неприступное убежище в горах.
В ответ на набат монастыря Ла Ганча загудели колокола по всей Сицилии.
В Багерии были атакованы две роты солдат, стоявшие там гарнизоном; Мизильмери изгнало небольшой местный гарнизон, оттеснив его до Адмиральского моста; Альтавилла и Кастельдачча послали два отряда вооруженных крестьян, а Карини, опережая призыв Палермо, еще 3 апреля, то есть накануне сражения в Ла Ганче, подняло знамя объединенной Италии.
Это послужило сигналом развернуть такие знамена в других селениях, и под крики «Да здравствует Виктор Эммануил!» они в самом деле были развернуты.
К несчастью, недостаток оружия, боеприпасов и единства помешали восстанию стать всеобщим. Это были зарницы, это были молнии, но это еще не была буря.
Город по-прежнему ждал, что сельская местность придет к нему на подмогу; устрашенный казнями, удушенный рукой Манискалько, он был раздавлен гнетом своего поражения, но оставался твердым и непреклонным в своей ненависти и обращал взоры к горизонту, дабы просить у Бога и людей любой поддержки, которая помогла бы ему воспрянуть после падения.
Тем временем своего рода штаб-квартира революции была создана в Джибильроссе; повстанцы провоцировали войска, чтобы завлечь их на высоты и разорвать то в одном месте, то в другом железное кольцо, охватившее город.
Манискалько решил распространить на сельскую местность террор, сосредоточенный до этого в пределах города.
Войска, выставив вперед артиллерию, совершили ряд вылазок; солдаты грабили загородные дома, разрушали деревни; за неимением вооруженных людей, которых можно было бы догнать или которые давали бы им отпор, они стреляли в убегавших женщин и детей.
6
Так называют всех молодых людей в сельской местности; в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет любой крестьянин — пиччотто.