Эту последнюю новость начали выкрикивать на улицах Генуи на пятый день после моего приезда; все кругом было иллюминировано, перед всеми дверями толпились люди, у всех окон развевались флаги цветов единой Италии.
Я кинулся к Бертани, не в силах поверить в правдивость такого известия; Бертани поверил в него нисколько не больше: столь стремительный и успешный поход казался ему невозможным.
Я хотел отправиться в Палермо уже на следующий день, но он посоветовал мне подождать.
И в самом деле, на другой день, вечером, это известие было опровергнуто, и несомненным представлялось лишь то, что Гарибальди завладел Монреале и готовится двинуться на Палермо.
Повсюду на улицах Генуи к стенам домов прибиты развернутые карты Сицилии; маленькие трехцветные флажки обозначают триумфальный марш Гарибальди; белые флажки стянулись к Палермо и покрывают его окрестности. Подписки и благотворительные спектакли в пользу повстанцев идут своим ходом.
Сегодня, 28 мая, в пять часов вечера, я получаю от Бертани записку:
«Прочтите эту печатную депешу, развешанную на всех стенах Генуи; она вызывает доверие, поскольку пьемонтское правительство позволяет распространять ее.
Вот ее источник: английский консул в Палермо отправил депешу своему коллеге в Неаполь, а тот по телеграфной линии переслал ее в Лондон.
Когда она проходила через Геную, с нее сняли копию, которую послали правительству.
В три часа пополудни правительство обнародовало ее.
Содержание афиши было следующим:
«Депеша из Неаполя, датированная сегодняшним днем, половиной десятого утра, извещает, что Гарибальди во главе своих бойцов вступил в Палермо 27 мая и разместил свой главный штаб в центре города.
Несколько часов длилось бомбардирование.
Силы осаждающих были немногочисленны, но, ведомые своим доблестным командиром, они, как уверяют, одержали победу.
Имеется большое количество убитых».
Я настроился работать ночью, чтобы завершить второй том «Мемуаров Гарибальди» и, независимо от того, правдиво полученное известие или нет, на другой день отправиться в Палермо.
Однако я был уверен в том, что известие это правдиво; есть люди, которых я считаю способными на все, и Гарибальди из числа таких людей. Скажи он мне: «Завтра уезжаю, чтобы захватить Луну», я отвечу ему: «Ладно, уезжайте, но, как только захватите ее, напишите мне и в коротком постскриптуме укажите, что следует сделать, чтобы снова встретиться с вами».
Ну а захватить Сицилию все же не так трудно, как Луну.
Впрочем, в моем желании увидеть, как Гарибальди захватит Сицилию, присутствуют мотивы собственного самолюбия. С давних пор, подобно тому как Эрнани находился во вражде с Карлом V, я нахожусь во вражде с неаполитанским королем и готов сказать, повторяя слова испанского изгнанника:
Я не убивал никого из семьи короля Неаполя, но вот мой отец на обратном пути из Египта был врасплох взят в плен в Таранто и вместе с генералом Манкуром и ученым Доломьё заключен в тюрьму Бриндизи.
Все трое были отравлены там по приказу прадеда ныне царствующего короля. Доломьё от этого умер, а Манкур — сошел с ума; мой отец тогда уцелел, но спустя шесть лет скончался от рака желудка. Ему было в то время сорок лет.
В 1835 году, проникнув на Сицилию вопреки воле отца царствующего ныне короля, я вступил в сношения с карбонариями Палермо, в особенности с ученым-историком Амари, ставшим позднее, в 1848 году, министром.
Я получил тогда из рук сицилийских патриотов подробный план восстания, перечень сил, которыми могла располагать в те времена Сицилия, и во что оно обойдется. Мне было поручено передать эти документы брату короля, графу Сиракузскому, который короткое время был королевским наместником на Сицилии и снискал там всеобщую любовь.
Я привез в Неаполь этот план, зашив его за подкладку своей шляпы; встреча с графом Сиракузским произошла ночью, на Ривьере ди Кьяйя, у берега моря, причем мотив этой встречи известен ему не был.
Одной рукой я передал графу план сицилийских патриотов, а другой указал ему на стоявшее в пятидесяти шагах от нас нанятую мною сперонару, готовую отвезти его на Сицилию.
И тут я должен отдать ему справедливость, сказав, что он не колебался ни минуты; хоть и поведав мне, сколько страданий ему пришлось снести по вине брата, а заодно признавшись в опасениях за собственную жизнь и попросив меня поинтересоваться у герцога Орлеанского, можно ли будет ему, неаполитанскому принцу, в определенный момент получить убежище при французском королевском дворе, он, тем не менее, категорически отказался вступать в какой-либо заговор против Фердинанда II.