Излишне говорить, что он и его бойцы были вооружены палками.
Зять Мазаньелло, садовник из Поццуоли, привез на рынок целую телегу фруктов: этими фруктами были фиги.
Заметим, что в текст указа о введении нового налога вкралась невероятная оплошность. Те, кто составил указ, забыли уточнить, продавец должен платить налог или покупатель.
Между одним из покупателей и зятем Мазаньелло возник спор. Как это всегда бывает в подобных случаях, вокруг спорящих собралась большая толпа, и вскоре в качестве зрителей в него оказались вовлечены все, кто был на рынке.
Тем временем появился выборный от народа; звали его Андреа Наклерио.
Следует сказать, что даже в ту пору у неаполитанского народа еще был свой выборный, который имел право, выступая от имени этого народа, обращаться с увещаниями к королю или к вице-королю.
Но, понятное дело, выборные остерегались пользоваться данной привилегией.
Итак, как уже было сказано, появился выборный от народа; вникнув в суть спора, он заявил, что зять Мазаньелло заблуждается.
Услышав это решение, садовники подняли ропот.
— Да я всех вас упеку на галеры! — крикнул им Андреа Наклерио.
— Коли так, — ответил зять Мазаньелло, бросая фиги под ноги толпе, — то по мне лучше отдать фрукты даром, чем делиться прибылью с этими чертовыми мытарями, которые вытягивают из нас все до последнего гроша.
Народ жадно набросился на фиги, издавая страшный шум.
Внезапно Мазаньелло, все видевший, все слышавший, но до поры до времени хранивший молчание, ринулся в середину толпы, громко выкрикивая то, что в последние две недели он говорил вполголоса:
— Долой налоги! Никаких таможен!
И весь его отряд, как если бы только и ждал этого сигнала, принялся повторять те же крики.
Андреа Наклерио хотел было что-то сказать, но Мазаньелло, подняв с земли фигу, швырнул ее прямо в него, и от удара она растеклась по его лицу. Бойцы Мазаньелло бросились подбирать с земли все, что попадалось им под руку, и несчастный выборный и сборщики налогов, обстрелянные этими метательными снарядами, были с позором изгнаны с рынка и помчались жаловаться вице-королю.
Но Мазаньелло не стал терять времени на то, чтобы преследовать их; он вскочил на самый высокий рыночный прилавок и во весь голос воскликнул:
— Друзья мои! Воспряньте духом и возблагодарите Господа: наконец-то настал час свободы! Хотя на плечах у меня лохмотья, свидетельствующие о моей бедности, я, словно новоявленный Моисей, надеюсь освободить народ от рабства. Святой Петр был рыбаком, как и я, однако он спас не только Рим, но и весь мир от порабощения дьяволом. Так вот, другой рыбак спасет Неаполь и возвратит более счастливые времена. Мне заранее известно, что я отдам за это свою жизнь, что голову мою понесут на конце пики, что части моего тела, подвергнутого перед тем колесованию, проволокут по улицам Неаполя, но я умру счастливым, зная, что пожертвовал собою ради счастья своей страны.
Понятно, какое впечатление произвела на толпу подобная речь.
Предводитель войска аларби, которому предстояло сражаться против Мазаньелло, бросился ему в объятия; все конторы, где взимали налоги, были разрушены, все учетные книги сожжены, и те и другие бойцы разделились на отряды, чтобы учинить на других городских рынках то, что было только что сделано ими на Старом рынке.
Но, хотя и разослав лаццарони по всему городу, Мазаньелло позаботился оставить подле себя тысячу бойцов, вооруженных палками, и, вместо флага прикрепив к концу жерди кусок хлеба, двинулся ко дворцу вице-короля, выкрикивая сам и заставляя выкрикивать своих товарищей:
— Да здравствует король! Но смерть дурному правительству!
Нет сомнений, что если бы вице-король двинул против этих лаццарони, вооруженных палками, опытных немецких солдат, закаленных испанских воинов — короче, людей, привыкших к сражениям, если бы он приказал им стрелять по бунтовщикам, то зрелище убитых, ущербность своего оружия и ощущение собственного бессилия заставили бы мятежников пасть на колени и просить пощады; однако посреди непроглядного мрака деспотизма, нависавшего над Неаполем, непременно должен был воссиять свет — мимолетный, как вспышка молнии, но и сверкающий, как она.
Вице-король испугался, велел своей жене укрыться в замке Кастель Нуово и, страшась быть узнанным, спрятался в собственном дворце.
Как только глава правительства прячется от народа, вместо того чтобы идти против него в наступление, это означает, что революция свершилась.
Спустя три дня Мазаньелло был уже не только подлинным вице-королем Неаполя, но и его подлинным королем.