И тогда Дженоино подумал, что настала минута сдержать клятву, данную им вице-королю; он взял слово, и, зная верноподданнические чувства молодого народного вожака, произнес:
— Неаполитанский народ, в силу только что зачитанной нам грамоты короля Карла Пятого, вправе взяться за оружие, дабы защищать свои прерогативы, но в ней нет и малейшего намека на восстание. Требовать капитуляции королевского замка, стремиться к захвату крепостей никогда позволено не было: это явилось бы посягательством на привилегии короны, это привело бы нас к открытому мятежу.
При этих словах все взгляды обратились на Мазаньелло.
С минуту Мазаньелло пребывал в раздумье, склонив голову, а затем поднял ее и промолвил:
— Пусть это условие исключат! По мне лучше умереть, чем заслужить имя мятежника!
Одна из характерных черт странного умонастроения этого человека состояла в том, что, хотя и полновластно распоряжаясь в Неаполе, хотя и подвергая осаде замок Сант’Эльмо с укрывшимся там вице-королем, хотя и предавая огню дворцы знати, он продолжал называть себя — да так оно и было в действительности — вернейшим подданным короля и всякий раз, упоминая его, снимал шляпу.
Однажды, когда какой-то законник посоветовал ему обратиться за помощью к Франции, он бросил на него грозный взгляд и произнес:
— Еще одно подобное предложение, и оно будет стоить вам головы!
Так что дела сложились бы прекрасно, не испорти все слово «мятежники», столь неприемлемое для неаполитанского народа.
Зачитав грамоту Карла V, архиепископ начал оглашать от имени герцога де Аркоса заявление, содержавшее следующий пассаж:
«Его превосходительство не только обещает народу Неаполя отмену всех налогов и всеобщую амнистию, но и желает присовокупить к этому королевскую милость и предать забвению все то, что произошло во время сего мятежа».
Как только архиепископ дошел до этого места, поднялись такие крики, что ни одного слова более произнести ему не удалось.
— Мы не мятежники, — воскликнул Мазаньелло, которому вторили его сподвижники, — и никогда ими не были! Мы верные подданные короля и намерены оставаться таковыми, а требование у нас одно: восстановление и сохранение наших старинных привилегий.
Все старания архиепископа успокоить народа оказались тщетными, переговоры были прерваны, и ему пришлось ни с чем вернуться в замок Сант’Эльмо.
Именно после этой сцены Мазаньелло удостоился звания вождя народа и был назначен верховным судьей по гражданским и уголовным делам, решения которого не подлежали обжалованию и который, словно король, имел право казнить и миловать.
Мазаньелло принял от своих подданных присягу на покорность, выказывая скорее печаль, нежели гордость.
Когда присяга была принесена, он тихим голосом произнес:
— Надеюсь, друзья мои, вскоре все придет к благополучному концу и, благодаря мне, мир и свобода вновь воцарятся в Неаполе. То, что я сделал, делаю и буду делать, в любом случае послужит на благо отечества; однако мне заранее известно — и позвольте повторить вам это, — что тружусь я ради людей неблагодарных; мне известно, что, когда все ваши желания будут исполнены, не пройдет и трех дней, как я стану вашей жертвой. Я паду от руки тех, ради кого готов на все, и, вероятно, убит буду теми, кого считаю своими лучшими друзьями; поверьте моим словам, ибо тот, кто открыл мне мое предназначение, открывает мне и то, каким будет мой конец!
И в самом деле, над головой Мазаньелло уже собиралась гроза.
Мы видели, как взялся за дело Дженоино.
Посмотрим теперь, как осуществлял свой замысел князь ди Маддалони.
Сведения о первой части этого замысла, о котором мы намерены рассказать, вполне достоверны; остальное представляется по меньшей мере сомнительным.
Уже в те времена Неаполитанское королевство буквально кишело разбойниками: сама природа здешних краев этому способствует, а форма сменяющих друг друга правлений содействует им; разбой в Неаполе служит, по существу говоря, народным занятием, и нас так и подмывает сказать, что именно разбойники являются настоящими защитниками национального самосознания неаполитанцев. Пять или шесть вторжений, следовавших одно за другим, подчиняли неаполитанцев господству иноземцев: швабы, анжуйцы, арагонцы, французы, испанцы сменяли здесь друг друга, и, одни за другими, захватчики таяли здесь, словно воск на горящих углях.
Во времена войн разбойники воюют сами по себе; во времена мира они отдают внаем свою саблю, свое ружье, свой кинжал и самих себя тому, кто желает их купить.