Советник тотчас же примеряет на себя камзол и штаны.
Одежда подходит ему так, как если бы была сшита для него.
Тем временем наступает рассвет и колокол отбивает шесть часов утра.
— Что ж! — восклицает советник. — Не стоит раздеваться: у меня рано утром встреча во Дворце правосудия.
И, накинув поверх камзола мантию, он отправляется по своим делам.
Как только советник покидает дом, г-н де Гиз, прятавшийся в чулане, выходит из своего укрытия и, поскольку в одной рубахе выйти на улицу нельзя, натягивает на себя одежду советника и вешает на пояс свою шпагу.
По дороге он вспоминает, что накануне Генрих IV велел ему рано утром прийти в Лувр.
«Ей-Богу, — говорит он себе, — стоит пойти туда в одежде советника: я расскажу обо всем королю, и он посмеется».
Он идет в Лувр и излагает эту историю королю, который мало того что смеется, но и, полагая, что герцог де Гиз по привычке рассказал ему небылицу, посылает к советнику полицейского стражника с приказом явиться во дворец.
Советник, крайне удивленный неожиданной честью, которая выпала ему неизвестно почему, отправляется в Лувр, где его тут же приводят к королю.
Король отводит его в сторону и начинает говорить с ним о всякого рода пустяках, одновременно расстегивая и застегивая пуговицы на его мантии, в то время как советник не может понять, с какой целью король теребит его одежду.
— Клянусь святым чревом! — в конце концов восклицает Генрих IV. — Да ведь на вас, господин советник, камзол моего кузена де Гиза!
Советник не желал поверить этому, и королю пришлось клясться, что он сказал правду.
Советник покидает Лувр, качая головой и приговаривая:
— Видать, герцог Лотарингский совсем низко пал, коль скоро продает свою поношенную одежду старьевщикам, а не отдает ее собственным лакеям.
Король же, глядя ему вслед, произносит:
— Качай головой, кум советник, качай, все равно тебе не вытряхнуть из нее то, чем она набита!
Мы уже говорили, что г-н де Гиз был весьма болтлив, и сейчас дадим этому доказательство.
Однажды маршал де Грамон видит, как тот, не чувствуя под собой ног и высоко задрав голову, с победоносным видом несется ему навстречу.
Герцог останавливает маршала и ни с того ни с сего рассказывает ему, что только что добился полного успеха в ухаживании за одной придворной дамой.
Маршал де Грамон приносит ему свои поздравления.
Герцог, выказывая еще бо́льшую откровенность и надеясь, что уже на другой день весь Париж будет осведомлен о его успехе, называет маршалу имя дамы.
Но нет. Против своего обыкновения, маршал де Грамон, один из самых отъявленных придворных сплетников, хранит эту тайну.
Неделю спустя г-н де Гиз встречает его снова.
— Ах, господин маршал, — говорит он ему, — мне кажется, что вы меня более не любите.
— С чего вы взяли, монсеньор?
— Ну как же! Неделю тому назад я поделился с вами, что госпожа такая-то стала моей любовницей, и надеялся, что вы расскажете об этом всем, а вы не говорите об этом никому; нехорошо, господин маршал!
И он расстается с ним, крайне обиженный.
А вот еще одна черточка его характера, причем того же жанра.
Как-то раз, когда он проводил ночь с одной дамой, которую ему путем долгих уверений удалось в конце концов убедить в своей любви, эта дама заметила, что с началом рассвета г-н де Гиз, вместо того чтобы успокоиться и уснуть, ворочается с одного бока на другой.
— Что это с вами, дорогой принц? — спрашивает его дама.
— Ах, душа моя! — отвечает герцог. — Признаться, меня так и подмывает выйти отсюда, чтобы рассказать всем о том удовольствии, какое я получил, проведя ночь с вами.
И он в самом деле встает, выходит на улицу и останавливает первого встречного, чтобы рассказать ему о своем счастье.
Возможно, две занимательные истории, только что рассказанные нами, связаны с одним и тем же эпизодом, и этим первым встречным был г-н де Грамон.
III
Сегодня, дорогие читатели, мы покончим с герцогом Карлом Лотарингским, затем скажем пару слов о его брате, шевалье де Гизе, и, наконец, доберемся до его сына.
Господин де Гиз был заядлым игроком, и в игре ему всегда сильно везло. Обычно он выигрывал у маршала де Грамона, того самого, кто, по его словам, плохо к нему относился, от двадцати пяти до тридцати тысяч экю в год.
Однажды маршальша пригласила его для важного разговора и предложила установить ему пожизненную годовую ренту в десять тысяч экю, если он согласится взять на себя обязательство никогда более не играть с маршалом.