Когда все это было согласовано, герцог де Аркос повесил на шею Мазаньелло золотую цепь, стоившую четыре тысячи дукатов. Первое побуждение Мазаньелло состояло в том, чтобы отвергнуть этот дар, который стал для него полной неожиданностью, однако кардинал остановил его руку, сказав:
— Этим отказом вы оскорбили бы вице-короля.
Мазаньелло поклонился и не стал снимать цепь.
Вице-король проводил Мазаньелло и архиепископа: одного — до его скакуна, другого — до его кареты. Слуги герцога шли впереди них, держа в руках зажженные факелы. Внезапно весь город озарился светом и разом зазвонили все колокола.
Архиепископ пожелал, чтобы Мазаньелло сел в его карету, рядом с ним; так что после того, как нищего лаццароне, за пять дней перед тем продававшего бумажные кульки покупателям рыбы, удостоил лобзаний вице-король, с ним еще и обходился как равный с равным князь Церкви, ибо во все времена архиепископы Неаполя были кардиналами.
Не этот ли переизбыток почестей привел к помрачению его разума? Или толчком к нему послужило какое-либо другое из упомянутых нами обстоятельств? Так или иначе, причина кровожадного безумия, вспыхнувшего в нем на другой день, поныне остается тайной.
Факт состоит в том, что на шестой день восстания он приказал соорудить на улице Толедо новое судилище, на котором постоянно находился судья. Вынесенные им приговоры приводились в исполнение незамедлительно. Стоило лишь подать знак, и палач был тут как тут, с веревкой или с топором в руках.
Что до Мазаньелло, то он облачился в свои прежние лохмотья; однако взгляд его сделался тревожным, почти блуждающим. При нем всегда было заряженное ружье, которое он носил на плече, когда шел, и держал между ног, когда сидел.
Свою старую лачугу он превратил в зал суда. Через окно, на конце пики, ему подавали туда прошения; семь секретарей записывали его приказы, десять палачей немедленно приводили в исполнение его кровавые приговоры.
Поскольку в ночь с пятого на шестой день было задержано более ста разбойников, пытавшихся проникнуть в город, Мазаньелло распорядился казнить их, а затем, дабы не позволить ни одному другому разбойнику пробраться туда в каком-либо обличье, приказал всем под страхом смерти постричь себе волосы. Кроме того, несмотря на неприкосновенность сутаны, всех священников надлежало обыскивать, а все дворяне, в первые дни восстания укрывшиеся в монастырях, должны были вернуться в свои дома, поскольку их безопасность гарантировалась.
Этим распоряжениям, какими бы диковинными они ни были, все неукоснительно подчинились.
Прежде Мазаньелло не выносил несправедливых приговоров, но на шестой день начались приговоры безрассудные.
Слуги князя ди Маддалони и дона Грегорио Карафы, спасшихся бегством, были схвачены, подвергнуты пыткам и казнены вместо своих хозяев.
Несколько купцов, устроивших тайное сборище, были повешены у дверей своих домов.
Из церквей и монастырей выволакивали грабителей, надеявшихся обрести убежище в святых местах, и отправляли их на виселицу.
Распространителей ложных новостей до смерти избивали палками.
Какой-то сицилиец, на глазах у свидетелей давший деньги разбойнику, был обезглавлен.
Наконец, булочник, выпекавший хлеб на две унции легче положенного, был заживо сожжен в своей печи.
Впрочем, все это могло проистекать из своего рода тяги к кровопролитию и иметь в качестве оправдания необходимость общественного покоя.
Но вот очевидные проявления начавшегося безумия.
Он велел передать вице-королю, что крайне удивлен тем, что кардинал Тривульцио еще не засвидетельствовал ему своего почтения; узнав об этом, прелат поспешил нанести Мазаньелло визит в его лачуге и величал его вашей светлостью.
Мазаньелло встретил его ровно так, как если бы это он сам был кардиналом, а кардинал был Мазаньелло.
— Хоть он и запоздал, — сказал Мазаньелло прелату, — ваш визит мне приятен.
И он приказал, чтобы на обратном пути кардинала сопровождали двести стрелков.
Однако даже в разгар этого душевного расстройства он еще выносил чрезвычайно разумные приговоры.
Некая бедная девушка потребовала у него покарать убийцу своего отца.
Брат преступника предложил жениться на юной бесприданнице, если виновного помилуют.