— Это может стать для бедняжки еще одним тяжким бременем, — промолвил Мазаньелло. — Пусть брат виновного даст ей в приданое двести скудо и сутки на размышление. Если по прошествии этих суток она сама попросит помиловать убийцу и согласится выйти замуж за его брата, я помилую одного и произведу в капитаны другого.
По просьбе девушки именно так все и произошло.
Ему подарили великолепного коня, стоившего более четырехсот скудо.
— Такой превосходный скакун подобает лишь монарху, — произнес он и тотчас же отправил коня в королевские конюшни.
В каком-то укромном месте отыскали сундук, полный золотых и серебряных монет. Содержимое сундука оценили в сто тысяч скудо. Он приказал отнести все это в королевскую казну.
По его распоряжению были конфискованы сокровища князя ди Маддалони: они оказались огромными. Триста человек целый день занимались тем, что переносили эти сокровища из монастыря, где они были спрятаны, на городскую площадь. Когда произвели подсчет, выяснилось, что звонкой монеты там набралось на четыреста тысяч скудо, а серебряной посуды и драгоценностей — еще на пятьсот тысяч.
Мазаньелло не взял оттуда ни гроша и постановил, что все это пойдет на армейское жалованье.
Вице-король дал знать, что ему не хватает продовольствия.
Мазаньелло немедленно отправил в Кастель Нуово, где вице-король находился теперь вместе со своей женой, полсотни человек, доставивших туда хлеб, вино и всякого рода съестные припасы.
В ответ вице-король прислал роскошные одежды самому Мазаньелло и его жене.
Эту одежду Мазаньелло предстояло надеть, чтобы присутствовать на оглашении договора, которое должно было состояться 14 июля в кафедральном соборе.
Вместе с одеждой Мазаньелло получил в подарок двух великолепных лошадей.
В назначенный день он сел на одну из них, его брат — на другую.
В правой руке Мазаньелло держал обнаженный меч, в левой — грамоту Карла V.
Его брат держал в руках договор, клятву соблюдать который предстояло принести вице-королю.
За ними следовали Дженоино, Арпайя и все прочие народные вожаки.
Сопровождала их огромная толпа.
При виде этого людского скопища, которому было достаточно всего лишь приблизиться к нему, чтобы задушить его вместе со всей его свитой, вице-король не мог скрыть своей тревоги.
Мазаньелло заметил это.
— Никому не двигаться! — крикнул он.
Все остановились, замерли на месте и смолкли; слышались лишь звуки труб и продолжавших звонить колоколов.
Архиепископ, вместе со всем своим клиром, встречал процессию у дверей кафедрального собора.
Вице-король, кардинал и государственные советники расположились в креслах.
Мазаньелло, по-прежнему с обнаженным мечом в руке, встал на ступенях епископского престола.
Донато Коппола, государственный секретарь Неаполитанского королевства, во всеуслышание зачитал договор.
Мазаньелло два или три раза прерывал чтение, чтобы растолковать народу некоторые статьи договора, недостаточно ясно изложенные, или потребовать добавления тех, что казались ему необходимыми.
Когда чтение закончилось, вице-король и государственные советники поклялись на Евангелии и на крови святого Януария неукоснительно соблюдать все условия договора и как можно скорее добиться его утверждения Мадридским двором.
Церемония завершилась благодарственным молебном.
Но уже в ходе этой церемонии сознание Мазаньелло претерпело несколько вспышек безумия.
Он то и дело посылал вице-королю записки, в которых предъявлял ему странные и несуразные требования.
Он хотел сохранить неограниченную власть над городом; требовал предоставить ему личную охрану, причем с возможностью по собственной прихоти увеличивать или уменьшать ее численность;
наконец, настаивал на том, чтобы ему выдали всех его врагов из числа тех, что укрылись в Кастель Нуово.
Вице-король, умирая от страха, что малейшее возражение с его стороны приведет к разрыву мирного договора, соглашался на все под смешки тех, кому становилось известно содержание этих записок.
Когда церемония закончилась, Мазаньелло взял слово.
Легко было понять, что в этом несчастном больном рассудке, таком ясном еще накануне, разум боролся с безумием.
— Только что, — сказал он, — я завершил труд, орудием которого мне суждено было стать по воле Бога, и, дабы все видели, что при этом я домогался не собственной выгоды, а общего благоденствия, я возвращаюсь к своему рыбацкому ремеслу и своей прежней бедности.