Наш чичероне глядит на них, посмеиваясь.
— Уже завтра, — говорит он, — и подпорки, и дома будут лежать на земле.
Наш англичанин во всю прыть пробегает возле нас, направляясь в конец улицы; его жена следует за ним тем же шагом. Они явно надеются увидеть там нечто интересное.
Мы с трудом поспеваем за ними.
И действительно, в конце улицы Страда дель Кампаниле, на ступенях церкви Богоматери Константинопольской, толпятся люди.
Пятиэтажный дворец, в стенах которого прямо на глазах расширяются щели, вот-вот рухнет.
Казалось, он ждал только нас: едва мы подошли к дворцу, его фасад обрушивается на площадь, а другие стены со страшным грохотом валятся внутрь; дождь, падающий на наши головы, уже не из пепла, а из штукатурки.
Движение экипажей запрещено; малейшее сотрясение почвы обрушило бы треть города, словно карточный домик.
На главной дороге и некоторых улицах приходится перебрасывать брусья и доски через расселины, чересчур широкие для того, чтобы их можно было преодолеть прыжком.
Патрули берсальеров стоят на всех площадях, но в самых отдаленных от домов местах; посты национальных гвардейцев размещены в конце всех основных магистралей; многочисленные жандармы осуществляют самый бдительный надзор за тем, чтобы не допустить разграбления домов, которые покинули их обитатели.
Англичанин и его жена пребывают в восторженном состоянии; едва заслышав, что какой-то дом вот-вот рухнет, они сломя голову бегут туда. Мне показалось, что со вчерашнего дня они стали еще худее; если они будут предаваться подобному занятию дня три, от них останутся лишь скелеты.
Что же касается меня, то, на мой взгляд, когда ты увидел один падающий дом, это все равно, как если бы ты увидел десять таких домов; мы увидели три падающих дома, стало быть, это все равно, как если бы мы увидели тридцать таких домов.
Я предлагаю своим спутникам вернуться в Неаполь хотя бы для того, чтобы принять ванну; утренняя штукатурка врезалась во вчерашний пепел; мы не черные и не белые, а темно-серые.
Корреспондент «Отечества», которому нужно написать сообщение для своей газеты, поддерживает мое предложение; мы вновь пересекаем весь город, видим, как рушатся еще два дома, преодолеваем семь расселин и, обнаружив на полпути из Торре дель Греко в Резину порожний экипаж, завладеваем им; спустя час я уже в Неаполе.
Мои спутники, пристрастившись, подобно англичанину, к такому времяпровождению, берут с меня обещание возвратиться на другой день в Торре дель Греко.
Итак, дорогие читатели, до завтра. Возможно, завтра появится что-нибудь новое, что я смогу рассказать вам.
V
Дорогие читатели!
Ужасающие новости поступают в Неаполь одна за другой: сегодня, в понедельник, в четыре часа пополудни, нам сообщили, что какой-то англичанин вознамерился прикурить сигару от огненной лавы, а она поглотила его; хоть бы это был не наш англичанин! В последние две недели на них в Неаполе прямо-таки мор напал.
Поговаривают также о двух погибших чичероне: один был убит огромным камнем, взлетевшим на двести или триста метров вверх и с этой высоты свалившимся ему на голову; другой соскользнул в лаву, пытаясь сделать отпечаток монеты. Нынешним вечером в Торре дель Греко рухнуло уже двадцать семь домов.
Сегодня утром, часов в одиннадцать, лава вновь пришла в движение, но через час опять остановилась.
Мои спутники, исполненные воодушевления, хотели снова отправиться туда сегодня вечером, однако я был категорически против: три ночи, подобные вчерашней, и я стану таким же худым, как наш англичанин. Это удобно, но отнюдь не красиво.
Большой конус Везувия продолжает дымиться, и, по мере того как спускается ночь, дым в нижней его части краснеет. Другие вулканы, те семь или восемь пригорков, что выросли вчера, кажутся совершенно спокойными: они испускают лишь легкий дымок; все предвещает спокойную ночь и спокойный день.
Завтра, в восемь часов утра, предстоит очередная прогулка.
Я пишу вам, дорогие читатели, с вершины самого высокого из упоминавшихся нами семи или восьми вулканов: сегодня они кажутся такими же безмолвными, спокойными и потухшими, как если бы датировались временами Геркуланума и Помпей.
Вокруг меня крутятся англичанки, которые, полагая, что я рисую, подходят ко мне тем неровным шагом, что присущ исключительно трясогузкам, и заглядывают мне через плечо; убедившись, что я всего-навсего пишу, они удаляются, своими восклицаниями выказывая полное презрение ко мне.