После чего, повернувшись к берсальерам, произнес:
— Огонь!
Раздался залп, и девять разбойников рухнули мертвыми. Все они были испанцами. Затем настала очередь остальных.
Один из оставшихся испанцев громким голосом произнес:
— Прошу прощения у Бога и у людей за то зло, какое, быть может, я совершил!
Калабрийцы со всей силы били себя в грудь.
Раздался второй залп, и все эти люди рухнули мертвыми рядом с первыми девятью.
С ближайшей почтой вы получите продолжение нашего рассказа. Испанский консул был настолько любезен, что пообещал снабдить меня биографией Борхеса; кроме того, я постараюсь добыть несколько страниц из его дневника.
III
Дорогие читатели!
Вот обещанные мною подробности биографии Борхеса, которые передал мне испанский консул.
«Дон Хосе Борхес родился в 1813 году в селении под названием Верне, расположенном в устье реки Сегре, вблизи Аленторнского моста.
Его отец, в 1823 году командир партизан-роялистов, был одним из тех, кто первым выступил на стороне дон Карлоса, когда после смерти короля Фердинанда VII княжество Каталония подняло клич восстания. Выступив в поход, он взял с собой двух своих сыновей, Хосе и Антонио, последовавших за ним в качестве рядовых солдат. Тот и другой выказывали огромный пыл, несокрушимую твердость взглядов и непоколебимую личную храбрость. Хосе отличался особой тягой к знаниям; те немногие часы покоя, какие оставляла ему полная опасностей жизнь, он посвящал чтению трудов по тактике и военной истории.
Когда его отец был взят в плен вблизи города Виланова-де-Мейя полковником Нъюбо, а затем расстрелян в Сервере, Хосе получил командование над батальоном, сформированным его отцом, — то ли потому, что бойцы хотели смягчить ему боль утраты, которую понесла его семья, то ли потому, что они действительно распознали в нем выдающегося человека.
К тому моменту, когда граф д’Эспанья прибыл в Каталонию, чтобы встать во главе карлистов, Борхес занимал должность заместителя командира бригады. Граф, полный решимости покровительствовать молодым офицерам, отличавшимся своими воинскими дарованиями, благоволил Борхесу и, когда война, длившаяся семь лет, закончилась, произвел его в чин полковника, хотя, следует сказать, Борхес получил этот чин, лишь пройдя все ступени военной иерархии.
Его отличало прежде всего хладнокровие и бесстрашие во всех сражениях в окрестностях Сольсоны, во всех атаках на города Манльеу, Мойя, Риполь и др. В одном из таких сражений погиб его брат Антонио, а сам он получил несколько ранений.
В 1840 году, в ходе эмиграции карлистов, Борхес поселился в Белле и занимался там ремеслом переплетчика вплоть до 1847 года, то есть до начала второй военной кампании. Часы досуга в те годы он употреблял на чтение военных сочинений и, в особенности, «Записок Юлия Цезаря».
Во время кампании 1847–1849 годов он проявил те же превосходные качества, что и в предыдущей кампании, однако соперничество со стороны других карлистских командиров не раз лишало его способности действовать. Как раз в то время он получил чин бригадного генерала и именно в таком качестве позднее, в 1855 году, вернулся в Испанию. Лично для него эта новая кампания, хотя и короткая, оказалась удачной, ибо он единственный из всех карлистских командиров добился в ней определенных успехов. Но страна жаждала мира, и там, где вначале Борхес обретал поддержку и многочисленных сторонников, в итоге он встречал лишь отчужденность и врагов. И тогда он сумел осознать, что время карлизма прошло и что страна претерпела едва ли не коренные изменения.
Борхес был среднего роста, смугл лицом; нос у него был слегка приплюснутый, а его черные сверкающие глаза выдавали необыкновенный ум и проницательность. Хотя ему исполнилось всего лишь сорок девять лет, волосы у него были совершенно седые, причиной чего, несомненно, стали тяготы и заботы его опасной жизни. Он отличался прекрасными манерами, был любезен в беседе, изъяснялся изящно и непринужденно и потому легко завоевывал симпатии всех, кто с ним сближался.
Но когда дело касалось военной службы, он был непреклонен; ему удавалось вызывать одновременно страх и любовь у своих солдат, никогда не покидавших его даже в минуты величайших опасностей. Начальству он подчинялся, не возражая и не ропща, и потому хотел, чтобы его собственные подчиненные повиновались ему точно так же. Принцип слепого повиновения был для него почти религиозной заповедью.