Фердинанд II, в лице которого меняется если и не суть, то, по крайней мере, внешний облик династии; в его внешности ничего нет отдела: огромный бурбонский нос, признак низменного сладострастия, исчез; скошенный подбородок, признак малодушия, выдался вперед и, благодаря широким выступающим челюстям, обрел твердость. «Римляне не знают, какие тяжелые челюсти их вот-вот раздавят», — промолвил умирающий Август, говоря о Тиберии.
И вот все это — террасу, замок, великолепные деревья и встающие в памяти исторические события эпохи консулов и королей — все это отдали мне в полную собственность; я мог бы сказать, подобно Ламартину в те прекрасные дни, когда он был еще только поэтом:
Но, видимо, мне было предначертано умереть под сенью и под шелест деревьев, принадлежащих кому-то другому.
Я разорвал указ, наделявший меня правом собственности на этот дворец, и сделался всего-навсего гостем Гарибальди и короля Виктора Эммануила.
И вот, сидя на этой террасе, я пишу вам, чтобы сказать следующее:
Сегодня у меня есть голубое небо, яркое солнце, лазурное море, ласковый благоуханный ветерок, позволяющий мне работать до двух часов дня под сенью каменных дубов; короче, у меня есть все, что чарует взор, занимает мысли, веселит ум, в голове у меня все от пеласгов до пьемонтцев: римские и византийские императоры, норманнские, анжуйские, арагонские и испанские короли, французские Бурбоны, Жозеф Бонапарт, Мюрат, Гарибальди, Виктор Эммануил, — и мне надо думать о них, а я думаю о вас, дорогие читатели.
Дело в том, что, как я уже не раз говорил, везде люди живут, везде работают, везде пишут, но вот беседуют, по сути, только во Франции.
А ведь беседа — одно из самых больших удовольствий на свете.
И потому я намерен возобновить наши беседы.
Вы спросите меня:
— А о чем мы будем беседовать?
— Да понятия не имею: обо всех известных делах и о чем-нибудь еще.
А покамест, в своей следующей беседе, я скажу вам несколько слов о разбое в Неаполе и о той красочной обертке, в какой его принято преподносить.
Возможно, для вас это будет чем-то новым, а оттого и еще более занимательным.
Затем, переведя разговор на Чивита Веккью, я расскажу вам о моих встречах с Григорием XVI, который категорически запрещал строить какие-либо железные дороги в своем государстве, утверждая, что, если хоть одна такая дорога будет проложена, по ней тотчас же умчится светская власть папы.
ВОРОВСТВО В НЕАПОЛЕ
Дорогие читатели!
Не могу удержаться и не рассказать вам о том, что здесь происходит: все это чрезвычайно забавно.
В Неаполе летом попрошайничают, ну а зимой воруют.
Прежде я нередко жаловался на то, как меня обворовывали во дворце Кьятамоне, но мне рассказали, как здесь обворовывали других, и теперь у меня нет морального права жаловаться.
Но прелестнее всего в Неаполе публика, которая наблюдает за действиями вора и при этом хранит молчание, как если бы воровство было не только самым законным занятием на свете, но и самым естественным.
В этом отношении неаполитанцы похожи на спартиатов: если кража была совершена умело, они рукоплещут вору и насмехаются над обворованным.
В Неаполе, вследствие какого-то странного явления, которое могло бы сильно озадачить естествоиспытателей, если бы их попросили дать ему объяснение, указательный и средний пальцы у людей из простого народа обычно имеют одинаковую длину, но исключительно на правой руке.
Вы спросите — откуда взялась такая природная особенность?
Но это вовсе не природная особенность, дорогие читатели: дело в предусмотрительности родителей.
Когда ребенок еще пребывает в нежном возрасте, как выражаются элегические поэты, родители так упорно вытягивают ему указательный палец на правой руке, что в итоге он приобретает ту же длину, что и средний.
Это называется придать руке ребенка щипок.
Такой щипок — залог его будущности.
Обладая таким щипком, нет нужды засовывать всю руку в карман своему ближнему, чтобы вытащить оттуда его платок, или в жилетный кармашек, чтобы вытащить оттуда его часы.
Достаточно засунуть туда лишь два пальца и действовать посредством щипка.
Попытаюсь дать вам представление о кражах, совершенных за последнюю неделю.
В церкви Сант’Анна дель Палаццо, в самом густонаселенном квартале города, украли все одеяния святых, все священные сосуды и тридцать или сорок серебряных лампад, оставив лишь одну лампаду из посеребренной меди: воры хотели показать, что они не дураки.