— Вы снова увидите ее в Париже?
— Очень нескоро; нам нельзя ездить в Париж.
— А кто вам это запрещает?
— Его величество король Людовик Восемнадцатый.
— А откуда вы приехали?
— Из Брюсселя.
— Так вы живете в Брюсселе?
— Да, вот уже три года; отец и я сотрудничали там в журнале «Желтый карлик», однако нас вынудили покинуть его.
— Журнал?
— Нет, Брюссель.
— И кто же вынудил вас это сделать?
— Вильгельм.
— А кто такой Вильгельм?
— Король Нидерландов.
Виконт Риббинг на целую голову вырос в моих глазах: он мало того что оказался поэтом, сочинявшим стихи, и мало того что осмелился влюбиться в Луизу, в то время как сам я был влюблен всего лишь в гризетку, но еще и имел настолько большой вес в высших сферах, что король Вильгельм встревожился из-за него, и его отца до такой степени, что выдворил обоих из своего государства.
— И теперь вы живете в Виллер-Элоне? — спросил я.
— Да, господин Коллар — старый друг моего отца.
— И сколько вы будете здесь жить?
— Ровно столько, сколько Бурбоны позволят нам оставаться во Франции.
— Стало быть, у вас какая-то распря с Бурбонами?
— У нас распря со всеми королями.
Эта последняя фраза, брошенная с величественной небрежностью, ошеломила меня окончательно.
И в самом деле, граф Риббинг, как уже говорилось, спокойно прожил во Франции все время царствования Бонапарта, однако в 1815 году ему припомнили его судебный процесс в Швеции, вследствие чего полиция Бурбонов вынудила его покинуть Францию и удалиться в Брюссель; в Брюсселе он присоединился к другим изгнанникам, которые под руководством Антуана Арно, автора трагедии «Марий в Минтурнах», основали журнал «Желтый карлик»; но однажды, за табльдотом, какой-то прусский офицер заговорил о Ватерлоо и французах тоном, вызвавшим неудовольствие у графа Риббинга, и тот, по-прежнему задира, хотя и прошло уже более двадцати лет со времени его дуэли с графом фон Эссеном, встал из-за стола, подошел к офицеру, отвесил ему пару пощечин и, не произнеся ни слова, возвратился на свое место.
Поединок был назначен на девять часов утра следующего дня; однако в семь часов утра в дом г-на Риббинга явились жандармы; они усадили его вместе с сыном в карету и дали форейтору приказ: «Гони по дороге на Маастрихт!»
Карета понеслась во весь опор.
Прусские власти уладили дело, отправив графа Риббинга и его сына в крепость.
К счастью, на подступах к дворцу арестованные повстречались с принцем Оранским, тем самым, что так доблестно сражался при Ватерлоо.
Он осведомился, что это за карета, которую конвоируют конные жандармы, и что за узники в ней находятся.
Граф Риббинг, знавший принца лично, выглянул из окошка кареты и пожаловался на насилие, жертвой которого он стал.
— А где вы жили, прежде чем приехать в Бельгию, граф? — спросил принц.
— Во Франции, ваше высочество.
Принц обратился к жандармам:
— Сопроводите этих господ к французской границе, а там предоставьте им свободу ехать туда, куда они пожелают.
— До какой пограничной заставы вас сопроводить? — поинтересовались жандармы.
— А как вам будет угодно, — ответил граф Риббинг с присущим ему философским безразличием.
Жандармы повернули карету обратно, пересекли Брюссель, сопроводили узников до ближайшей пограничной заставы и, приказав форейтору остановиться, приготовились возвращаться обратно.
— Простите, господа, но, прежде чем покинуть нас, не соблаговолите ли вы сказать, на какой дороге мы находимся? — спросил граф Риббинг.
— На дороге в Мобёж, сударь.
— Благодарю.
Жандармы пустили лошадей рысью и ускакали.
Форейтор, держа в руках шапку, подошел к седокам.
— Какие будут приказания, господа? — спросил он.
— Для начала привезите нас в Мобёж, а там поглядим.
— Ну а в Мобёже где желаете сделать остановку?
— У почтовой гостиницы.
Форейтор сел верхом на свою лошадь и домчал их до почтовой гостиницы.
Путешественники, которые до ареста перекусить не успели и которых с семи часов возили взад-вперед, изрядно проголодались. Они вышли из кареты, заказали сытный завтрак и принялись изучать карту из почтовой книги, чтобы решить, куда ехать дальше.
Из Мобёжа вели две дороги: одна в Лан, другая в Ла-Фер.
— Черт побери! — воскликнул граф. — А поедем-ка в Ла-Фер; там у меня есть друг, комендант цитадели; я попрошу его оказать нам гостеприимство; если это порядочный человек, он окажет его; если это подлец, он посадит нас в одну из своих тюремных камер; но лучше быть узником в Ла-Фере, чем где-нибудь еще.