Карету запрягли, и, когда форейтор осведомился, какой дорогой граф намерен следовать, тот решительно, без малейших колебаний ответил:
— На Ла-Фер.
Станционный смотритель не поинтересовался, есть ли у путешественников паспорта, форейтор поехал по дороге, ведущей вправо, и на другой день они уже были в Ла-Фере.
Граф Риббинг не стал скрывать от своего друга, что оказался в положении изгнанника; тот протянул ему руку и целый месяц продержал его в своем доме.
По прошествии месяца, страшась опасности, какой он подвергал славного коменданта, г-н Риббинг вспомнил о своем добром друге Колларе, которому когда-то продал Виллер-Элон. Он распрощался с комендантом и в одно прекрасное утро приехал в Виллер-Элон, где его радушно приняли. Там он оставался целый год.
По прошествии года он арендовал дом в Виллер-Котре и прожил там три года.
Затем он вернулся в Париж, где и прожил до конца своих дней.
Полиции ни разу не пришло в голову поинтересоваться у него, кто он такой и откуда приехал.
Ну а граф, благодаря своему изгнанию из Брюсселя, приобрел превосходную почтовую карету, которую королю Пруссии никогда не пришло в голову потребовать обратно.
В своих «Воспоминаниях» я рассказывал о том, какое влияние сын графа Риббинга, виконт Адольф де Лёвен, оказал на мою жизнь.
Вернемся, однако к Мари Каппель.
V
Мари Каппель было пять лет, когда появилась на свет вторая дочь г-жи Каппель, названная Антониной и окрещенная одновременно с дочерью г-жи Гapа́ и дочерью г-жи фон Мартенс. Все три крещения свершились в один и тот же день. Мари Каппель стала крестной матерью малютки Мартенс, которую в честь матери назвали Эрминой.
Антонина, которой посчастливилось ничем не прославиться и не наделать никакого шуму в светском обществе, вышла замуж за моего троюродного брата и удовольствовалась тем, что составила счастье своего мужа.
Как ни странно, я не был знаком с ней и никогда не видел ее.
Малышка Мари Каппель была страшно ревнивой; она тяжело переживала появление в семье этого второго ребенка, который должен был оттянуть на себя часть родительской любви.
В то же время г-жа Каппель, относясь, по-видимому, предвзято к старшей дочери, предпочитала ей Антонину.
В 1822 году Мари постигло настоящее горе: умерла ее бабушка, г-жа Коллар. Правда, великая любовь, которую питал к Мари ее дед, г-н Коллар, способна была заменить ей любовь всего остального мира. Барон Каппель, ставший к тому времени полковником, заметил предвзятость жены по отношению к Мари; он пытался отвлечь от этого внимание ребенка, но ребенок нелегко забывал обиды и постоянно на них жаловался.
Тем временем возникло некоторое охлаждение между моей матерью и г-ном Колларом. Когда речь зашла о том, чтобы подыскать для меня какое-нибудь жизненное поприще, матушка обратилась к г-ну Коллару и столкнулась с некоторым равнодушием, какого она не ожидала встретить у старого друга, всегда столь расположенного к нам.
Все знают, как с помощью генерала Фуа я попал на службу к герцогу Орлеанскому. Господин Коллар, благодаря своим родственным связям с его высочеством, вполне мог бы сделать для меня, своего воспитанника, то, что сделал генерал Фуа, который меня даже не знал; но, как только стало известно, что я получил должность в канцелярии принца, г-н Коллар говорил с ним обо мне с большой заинтересованностью. Господин Удар довел это до моего сведения, так что уже в свой первый приезд в Виллер-Котре я взял ружье, застегнул гетры и, охотясь по дороге, отправился с визитом к моему доброму опекуну.
Он встретил меня теплой и приветливой улыбкой.
— А, это ты, парень? — сказал он. — Добро пожаловать! Сейчас ты отведаешь утятины.
— Почему утятины? — поинтересовался я.
— Монрон тебе все объяснит.
— Но я принес вам свежую дичь!
С этими словами я вытащил из ягдташа зайца и трех или четырех куропаток.
— Отнеси свою дичь на кухню, мы съедим все это после уток.
— А почему не сразу?
— Монрон тебе все объяснит.
Зная упрямство своего опекуна, я отправился прямо на кухню, как он и велел; с поваром мы были давно знакомы.
— А, это вы, господин Дюма? — приветствовал он меня.
— Я, мой славный Жорж.
— Что это вы нам принесли?
— Дичь.
— Свежую?
— Сегодняшнюю.
— Тем лучше, она может подождать.
— Подождать чего?
— Подождать, пока мы не покончим с утками.
— У вас тут что, нашествие уток?