— Ах, господин Дюма, от этого можно прийти в ужас! Да вы сами взгляните.
И он открыл шкаф для провизии, где лежало десятка три уток.
— Три дня подряд все едят только их, — добавил он. — Так, сегодня у нас на обед утиный суп, две утки с оливками, две утки под апельсинным соусом, две жареные утки, фаршированные по-английски, и утиное рагу. На это с десяток уток уйдет, но останется еще на завтра и на послезавтра.
— А откуда такая куча уток?
— Понимаете, у нас тут гостит господин де Монрон. Вы его знаете?
— Нет!
Я и в самом деле не знал в то время г-на де Монрона, столь известного в аристократическом мире своим умением делать долги, очаровательным остроумием и экстравагантностью.
Мне довелось познакомиться с ним позднее, и должен сказать, что никаких преувеличений в рассказах об этом необычайном образчике XVIII века нет.
— Это приятель нашего хозяина, — продолжал повар, — и, сдается мне, приехал он сюда, поскольку из-за кредиторов ему невмоготу было оставаться в Париже. На другой день после его приезда хозяин, желая развлечь гостя, показал ему своих овец, и все вроде прошло хорошо. На второй день он показал ему овчарни, и тоже все прошло спокойно. На третий день хозяин повез его на охоту, но, поскольку вплоть до полудня гость никакой дичи не подстрелил, он возвратился в замок, поднялся в свою комнату и оттуда, прямо из окна, перестрелял всех наших уток, штук шестьдесят, а то и больше. Хозяин, само собой, пришел в бешенство и говорит: «Ах так! Монрон перестрелял моих уток? Ну что ж, вот он их и съест; так что, Жорж, за завтраком, обедом и ужином, если, конечно, дело дойдет до ужина, подавайте нам одну утятину, пока ни одной утки не останется». Вот почему я и спросил вас, может ли ваша дичь подождать.
Теперь мне все стало понятно; ну а поскольку утятины я не ел месяца два, у меня достало сил выдержать обед, состоявший исключительно из этого мяса; однако совсем не так обстояло дело с г-ном де Монроном, который ел ее третий день подряд.
При второй подаче блюд, увидев, что после утиного супа, после уток с оливками, после уток с апельсинами подают жаркое из утки, он поднялся из-за стола, взял шляпу, молча вышел из обеденного зала, приказал своему слуге заложить лошадей в кабриолет и отправился на поиски неба, не настолько пестрящего утками.
Однажды его спросили:
— Будь у вас годовой доход в пятьсот тысяч франков, Монрон, что бы вы стали делать?
— Долги, — ответил он не задумываясь.
На каникулах Мари Каппель гостила у деда, который обожал ее и баловал как мог. У него в доме она чувствовала себя совершенно счастливой — ни уроков грамматики, ни гамм, ни восьмых нот, ни тридцать вторых; вместо всего этого — кувырканье на копнах сена, прогулки верхом на баранах-великанах, качания на качелях и полный запрет на все, что могло вызвать у нее слезы, поскольку здоровье ее было крайне хрупким.
И в самом деле, несмотря на все эти подвижные игры, Мари Каппель по-прежнему была худой, и лицо ее отдавало желтизной.
Когда я вошел в дом, дед спросил ее, узнает ли она меня.
— Да, — ответила она, устремив на меня пронизывающий и жесткий взгляд, — это тот господин, который на празднике в Корси просил моей руки.
— И который намерен узнать, склонны ли вы выйти за него замуж, Мари.
— В моем возрасте девочки не выходят замуж; моя тетя Мартенс вышла замуж в семнадцать лет, а моя тетя Гapа́ — в пятнадцать, но они были красивые, а я совсем не красива…
— Разве вы не красивы?..
— Ну да, такое приходится знать, тем более, что, слава Богу, мне довольно часто об этом напоминают; впрочем, я не люблю мужчин.
— Как, вы не любите мужчин?..
— Да, за исключением моего отца Каппеля и моего деда Жака.
Я провел в Виллер-Элоне три дня, в течение которых мне удалось приручить Мари; но помог мне проложить кратчайший путь к ее сердцу маленький бельчонок, всего раза в два побольше мыши, которого я поймал в парке и для которого сделал великолепную цепочку из латунной проволоки.
Однако на третий день, утром, Мари пришла ко мне.
— Возьмите, — сказала она, — это цепочка Коко!
— А где же Коко? — спросил я.
— Я его отпустила!
— Почему?
— Чтобы он мог жить.
— Но он прекрасно жил и с цепочкой на шее: мы его уже приручили.
— Нет, он лишь притворялся, ведь как только я его отпустила, он тут же убежал и, сколько я ни звала его: «Коко! Коко! Коко!», так и не вернулся. Если бы мне надели на шею цепь, я бы умерла.
В эти три дня г-н Коллар показывал мне, как прежде показывал г-ну де Монрону, своих овец и свои овчарни, и, хотя выставление напоказ его достижений этим и ограничилось, я мог бы оставаться в Виллер-Элоне и две недели, и месяц, не имея нужды ни в каких развлечениях.