Таким горестным криком заканчивает Мари Каппель рассказ о смерти своего отца, который был ранен на охоте и на другой день скончался от полученного ранения.
Этот крик исходит из самого нутра ее души: отец, всегда бесконечно добрый и бесконечно справедливый по отношению к ней, был единственным человеком, бесконечно любимым ею.
Конечно, у нее был еще и дед Жак, но ее дед Жак, по своим душевным качествам человек весьма заурядный, любил ее не больше, чем всех остальных. Барон Каппель был для маленькой Мари не только отцом, но и другом, товарищем в играх, ласковым учителем, который не жалел для нее поцелуев и обучал ее, забавляя.
Он превратил ее в существо, наделенное одновременно мужскими и женскими качествами, сумев присоединить ко всем уловкам женского кокетства, унаследованным ею от матери, бабки и обеих теток, навыки, присущие молодым людям и приобретаемые посредством упражнений; это он научил ее фехтовать, стрелять из пистолета, охотиться; это он сделал из нее отчаянную наездницу, находившую удовольствие в том, чтобы во мраке затеряться в вересковых пустошах, среди огромных деревьев или диких скал и, пришпорив коня, пустить его в ту сторону, откуда надвигалась гроза, а затем поднять его на дыбы при раскатах грома и вспышках молний; и, если бы ему было суждено прожить дольше, он не только наделил бы прочностью железа это маленькое хрупкое тело, чтобы ни усталость, ни ненастья, ни болезни не имели бы над ним власти, но и облагородил бы эту мятущуюся душу и в те минуты, когда она колебалась бы между добром и злом, направлял бы ее к добру.
Утратив отца, Мари утратила все, ибо у нее не было больше того пробного камня, посредством которого она проверяла свои добрые и дурные наклонности.
Проживи ее отец дольше, кто знает, что получилось бы из этой странной натуры? Возможно, она стала бы поэтом; позднее вы увидите, что у нее были прекрасные задатки для того, чтобы сделаться писателем, у которого душевные порывы соединялись бы с волшебством стиля. Возможно, она стала бы всего лишь доброй матерью семейства, нежной и спокойной, исполненной всяческих добродетелей и озаренной лучом поэзии. Но когда отец умер, она ясно ощутила, что для нее все кончено и что ни одно из тех мечтаний, какие блистательной чередой представали перед ней в грезах ее честолюбивого воображения, не осуществится.
«После обрушившегося на меня горя, — говорит она, — беспросветная тьма окутала мои мысли и все вокруг и во мне самой представлялось мне образом смерти!»[12]
Однако сердце вдовы эта страшная беда опустошила не так сильно, как сердце сироты.
Спустя какое-то время после смерти отца, еще до окончания годичного траура, Мари заметила среди посетителей, которых принимала ее овдовевшая мать, молодого мужчину, красивого, элегантного, любезного, наделенного рыцарским духом и казавшегося, благодаря манере выражать свои мысли, да и самим своим мыслям, человеком из какого-то другого мира или, по крайней мере, из какого-то другого века.
Звали его г-н де Коэорн.
Вначале он приходил раз в неделю, потом два раза в неделю, а в конце концов стал приходить каждый день.
Господин де Коэорн очень баловал Антонину, которая обожала его; однако Мари Каппель, снедаемая смутными предчувствиями, все время держалась с ним холодно; с замиранием сердца, не подчинявшегося ее воле, она смотрела, как он подходит к ее матери, придвигает свой стул к ее стулу, берет из ее рук вышивку, поднимает веер или перчатку, оброненные ею, и, наконец, вечером подает ей руку, чтобы перейти из гостиной в комнату, где подавали чай; она ревнивыми глазами следила за матерью, и, хотя ей было понятно, что г-н де Коэорн ухаживает за молодой вдовой, ничто пока не убеждало ее, что та влюблена в него.
Иногда Мари спала на кушетке в спальне своей матери; и вот однажды ночью, когда ей долго не удавалось уснуть, она услышала, что мать заговорила во сне и произнесла два знаменательных слова: «Дорогой Эжен!»
В этот момент Мари осознала, что она стала круглой сиротой: смерть отняла у нее отца; новое замужество вот-вот отнимет у нее мать.
Если люди, умирая, что-то забирают у живых, которые были им дороги, и уносят с собой, то и живые, со своей стороны, сохраняют в себе что-то от мертвых, и это что-то живет в них; так вот, то, что Мари Каппель сохранила в себе от отца и что жило в ней, вознегодовало из-за этой неверности по отношению к могиле, хотя такое было вполне естественно для молодой женщины: г-же Каппель только что исполнилось тридцать два года и ей не хотелось облачать в траур те восемь или десять лет молодости и красоты, которые у нее еще оставались.