Впервые приехав в Корси, я застала ее затворившейся в небольшом будуаре, обитом шерстью, куда не могли донестись звуки деревенского колокола, который звонил по покойникам. Спустя час она появилась, прижимая к носу флакон с нюхательной солью и держа в руке курильницу с хлором; прежде чем войти, она осведомилась, здорова ли я, давно ли болела корью и нет ли в Виллер-Элоне какого-нибудь морового поветрия. Удовлетворенная полученными ответами, она переступила порог, подошла ко мне, слегка окропила меня уксусом Четырех воров и, наконец, поцеловала в лоб. Ей сказали, что я музицирую, она усадила меня за фортепьяно, попросила сыграть галоп и, кинувшись к своему сыну, заставила его танцевать вместе с ней.
— Мама! Мама! Мама! Вы меня уморите! — кричал совершенно запыхавшийся Жюль, пытаясь остановить ее.
— Еще! Еще! — отвечала она, увлекая его за собой. — Это очень полезно для здоровья!
— Мама! — стонал Жюль. — Я падаю от усталости! Из-за вас у меня будет одышка!
— Давай-давай! Мне нужно наладить пищеварение!
Но поскольку Жюль, едва дыша и полумертвый от усталости, все-таки остановился, она опустилась на канапе и сказала моему деду:
— Ах, дорогой Коллар, вы видите, до чего я несчастна! Мои дети лишены человеческих чувств; они отказываются танцевать галоп, который возвращает здоровье их матери!.. Право, есть за что меня пожалеть!
Госпожа де Монбретон всю свою жизнь провела в дороге; она покидала Париж, едва на ее улице заболевали хотя бы двое, и возвращалась в Корси; оттуда она спасалась бегством, если там хоть у одной женщины начиналась лихорадка. Она жила исключительно ради того, чтобы уберечься от смерти, испытывала отвращение к больным и убогим и переставала видеться с друзьями, как только они надевали траур…
После чумы, которой г-жа де Монбретон боялась более всего на свете, самый большой страх вызывал у нее собственный муж, покладистый и безобидный коротышка, которому она платила пенсион, лишь бы он никогда не попадался ей на глаза… У нее было множество причуд: в Париже она не ела никакого другого хлеба, кроме испеченного в Виллер-Котре; в Корси она выписывала воду из Парижа, желая пить воду лишь из Сены и заявляя, что местная вода содержит известь, от которой в желудке у нее образовалась целая куча маленьких надгробий. Как-то раз один из ее зубов, уже давно шатавшийся, выпал и угодил ей прямо в горло, отчего она едва не задохнулась; на другой день она приказала вырвать себе все зубы».[14]
У г-жи де Монбретон было два сына — уже знакомый нам Жюль, лишенный человеческих чувств и потому отказавшийся танцевать со своей матерью, и Эжен, женившийся на мадемуазель де Николаи.
Мари Каппель дает братьям де Монбретон общую характеристику, говоря, что они «отличались неуемной веселостью и живостью, а также невежеством, куда более неопровержимым, чем их герб, и непревзойденной способностью порождать самые нелепые новости и самые чудовищные глупости».[15]