Лишь еще один вечер оставил в моей памяти почти такие же воспоминания. Все происходило шестнадцать лет спустя, под другими небесами, — и теперь стоит особняком от всех иных моих воспоминаний, — на великолепном балу, который открывала королева. Юная девушка, которой по странной прихоти случая суждено было стать однажды одной из самых знатных дам в мире, взяла меня под руку и, несмотря на приглашения со стороны принцев, в то время могущественных и знаменитых, а ныне забытых или изгнанных, весь вечер оставалась подле меня, беседуя со мной о чем-то романтическом, вроде романсеро о Сиде; она была самой красивой на балу, так что я оказался одним из тех, кому более всего завидовали. Судьбой вознесенная над всеми, сохранила ли она воспоминания об этом вечере? Вряд ли; и если эти строки попадутся ей на глаза, она, вероятно, скажет: «О ком это он говорит?»
Я говорю о вас, сударыня: вот уже двадцать лет, благодаря тем нескольким часам, которые вы уделили мне тогда, вы имеете в моем лице друга и защитника, и ценой всего лишь нескольких любезных слов вы сделали меня своим рабом на всю жизнь.
Вернемся, однако, к Мари Каппель, которая из детского возраста переходит в юношеский и, благодаря тому, что ей уже исполнилось пятнадцать лет, получает разрешение расширить круг своего чтения, читает Вальтера Скотта и обретает в Диане Вернон не только родственную душу, сопровождающую ее в грезах и помыслах, но и благородный и красочный образец, которому она будет пытаться подражать.
Да будет нам позволено привести здесь еще один портрет, изображенный Мари Каппель, — портрет тетки ее отчима, г-жи де Фонтаний.
«Невозможно было быть более снисходительной и в большей степени жертвовать собой во имя других, чем она. Если мне удавалось получить разрешение провести с ней утро, я была счастлива; поскольку собственные глаза уже не позволяли ей читать, в ход шли мои, и, чтобы отблагодарить меня, она декламировала мне свои чудесные переводы из Шиллера и Гёте, и стихи эти были настолько оригинальными и совершенными, что казались скорее перенесенными из одного языка в другой, нежели переведенными.
У г-жи де Фонтаний не было детей, но у нее был муж, не уступавший ей в доброте и познакомившийся с ней при обстоятельствах, достойных небольшого романа. Господин де Фонтаний покинул Гасконь и приехал в Париж, дабы пожить в нем веселой холостяцкой жизнью; любя все красивое, что есть на свете, он в особенности обожал красивые женские ножки; у него даже собралась целая коллекция всякого рода маленьких домашних туфелек, заслуживших его восхищение, и он всегда носил у сердца изящный атласный башмачок своей очередной возлюбленной. Как-то раз дела призвали его в Страсбург, и там в какой-то гостиной он увидел живую ножку, которая опиралась на позолоченного сфинкса, украшавшего огромную допотопную подставку для камина: ножка была шаловливая, очаровательная, совершенно безупречная по форме и небольшая, не крупнее пальчикового печенья.
Удивленный и одновременно восхищенный, г-н де Фонтаний просит представить его обладательнице дивной маленькой ножки. С этого времени он видит ее каждый день, он проникается страстью к ней и внезапно узнает, что провинциальный сапожник, на которого возложена обязанность обувать ее, недостоин своей высокой миссии и способен стеснить эту ножку, ранить ее и обесчестить, одарив мозолью! Тревога влюбленного делается ужасной, невыносимой, он понимает, что, дабы спасти это маленькое чудо, следует стать его господином и повелителем, сделать его своим божеством и предложить ему свое имя, сердце и руку; предложение было принято. Женившись, г-н де Фонтаний почти каждый год ездит в Париж, где по его заказу и на глазах у него изготавливают туфли для его супруги».[17]
Вскоре семью постигла новая утрата: Жанна, маленькая дочь г-на де Коэорна и г-жи Каппель, неожиданно стала худеть и бледнеть, тая от болезни, распознать которую не в состоянии был ни один врач и бороться с которой не могло ни одно лекарство, и через полгода, без всяких страданий, угасла, словно одна из тех чудесных звезд, что сияют на небосводе по ночам, бледнеют на рассвете и исчезают при свете дня.
Горе г-жи де Коэорн было безмерным. Маленький детский гроб закопали под кустом белых роз, недалеко от дома. Муж и жена проводили у могилы целые дни; наконец, удалось оторвать их от Иттенвиллера и привезти в Виллер-Элон, где они снова увиделись с г-жой Гapа́ и г-жой фон Мартенс, которую возвратила из Константинополя тоска по родине.