Клэрхен. Молчи, Бракенбург, ты не ведаешь, чего ты коснулся. Там, где тебе брезжит надежда, я вижу только отчаяние.
Бракенбург. Дели надежду с живыми! Остановись на краю пропасти, загляни в нее, но оглянись и на нас.
Клэрхен. Я все оставила позади, не призывай меня к новой борьбе.
Бракенбург. Ты как в дурмане, окутанная мраком, ты рвешься к темной бездне. Но не все еще померкло кругом, еще придет день…
Клэрхен. Горе! Горе тебе, как жестоко срываешь ты пелену с моих глаз. Да, день забрезжит! Забрезжит, сколько бы он ни прятался за туманами! Боязливо подходит к окну горожанин; черное пятно оставила ночь, он смотрит, и роковой помост так страшно растет на свету. В новых муках обращает поруганный сын божий молящий взор к отцу-вседержителю. Солнце не решается взойти, не хочет обозначить час, когда он должен умереть. Вяло тащатся стрелки по своему пути, и час бьет за часом. Молчите! Не надо бить! Но пора пришла! Утро гонит меня в могилу.
Отходит в сторону и, сделав вид, что смотрит в окно, исподтишка выпивает яд.
Бракенбург. Клара! Клара!
Клэрхен (идет к столу и пьет воду). Вот все, что осталось! Я не маню тебя за собой. Поступи, как сочтешь нужным. Прощай. Погаси эту лампу тихо, но не медли, я лягу отдохнуть. Постарайся выйти неслышно и дверь не позабудь закрыть. Тихонько! Не разбуди мою мать! Иди, спасайся. Спасайся, слышишь! Не то люди подумают, что ты убил меня. (Уходит.)
Бракенбург. И в этот последний час она простилась со мной, как всегда прощалась. О, если б ведал кто, как любящее сердце настрадалось. Она ушла, и я стою один. И смерть и жизнь равно мне ненавистны. Смерть в одиночестве… О любящие, плачьте! Нет, нет судьбы печальнее моей. Она со мной не делит капли яда и отсылает прочь, прочь от себя. Не манит за собой, а снова гонит в жизнь. О Эгмонт, тебе выпал счастливый жребий. Она тебе предшествует! Венок победный из рук ее — он твой. Она тебе все небеса дарует! А мне за вами следовать? Опять стоять в сторонке? Чтобы огонь неугасимой зависти и ревности сжигал меня и там? Нет места для меня здесь, на земле. И ад и рай несут мне те же муки! Лишь разрушения грозная десница была бы мне желанна, горемыке! (Уходит.)
Некоторое время декорации прежние. Начинается музыка, сопровождающая смерть Клэрхен. Лампа, которую Бракенбург забыл потушить, еще несколько раз вспыхивает и гаснет. Теперь сцена превращается в тюрьму.
ТЮРЬМА
Эгмонт спит на тюремной койке. Слышно звяканье ключей, дверь открывается, входят слуги с факелами, за ними — Фердинанд, сын Альбы, и Сильва в сопровождении вооруженной стражи. Эгмонт мгновенно просыпается.
Эгмонт. Кто вы, так грубо прервавшие мой сон? Что возвещают мне ваши наглые, трусливые взгляды? К чему этот устрашающий церемониал? Какой кошмар вы хотите выдать за действительность еще дремлющей душе?
Сильва. Герцог послал нас возвестить тебе приговор.
Эгмонт. Ты и палача захватил с собой, чтобы привести его в исполнение?
Сильва. Выслушай и ты узнаешь, что тебя ждет.
Эгмонт. Ночь — лучшего времени вы выбрать не могли для вашего позорного деяния! В ночи задумано, в ночи и свершено! Так проще скрыть поступок дерзкий и беззаконный! А ну, выходи, не бойся, ты, что прячешь меч под плащом, — вот моя голова, свободнейшая из всех, которые тирания отсекала от туловища.
Сильва. Ты ошибаешься. Свое решение праведные судьи не станут укрывать от света дня.
Эгмонт. Итак, наглость превзошла все пределы возможного.
Сильва (берет у близстоящего стражника приговор, развертывает свиток и читает). «Именем короля и в силу препорученной нам его величеством власти судить любого из подданных его величества, к каковому бы сословию он ни принадлежал, не исключая рыцарей „Золотого руна“, мы…»
Эгмонт. А король вправе препоручать свою власть?
Сильва. «Мы, по предварительном тщательном и законном расследовании, признали тебя, Генриха, графа Эгмонта, принца Гаврского, повинным в государственной измене и вынесли приговор: вывести тебя, чуть займется день, из тюрьмы на Рыночную площадь и там, перед лицом народа и в назидание всем изменникам, лишить тебя жизни путем отсечения головы. Дано в Брюсселе…»