Настасья Ивановна (подходя к руке отца). Здравствуйте, папенька! Я к вам вот Леночку привезла.
Лобастов (подводя Леночку). Приласкай ты ее, сударь, горькую!.. хошь и не в родстве, а по чувствам… (махнув рукой) именно сильное желание есть!
Иван Прокофьич. Здравствуйте, сударыня, дайте взглянуть на себя!
Леночка подходит к руке Ивана Прокофьича и целует ее.
Лобастов (Леночке). Да ты, голубушка, скажи что-нибудь Ивану-то Прокофьичу, ну хоть малость какую-нибудь. (Ивану Прокофьичу.) Она, брат, у меня смирная…
Леночка. Bonjour, grand-papa![59]
Лобастов. Вот умница! (Гладит ее по голове.)
Живновский. Смирная жена в дому благоухание разливает — это и в старинных русских сказаниях написано!
Иван Прокофьич. Это ничего… это хорошо, что смирная. (Леночке.) Да что ты будто худа, сударыня?
Живоедова. Пройдет, Иван Прокофьич; только бы замуж, так через месяц и не узнаешь ее.
Живновский (вполголоса Живоедовой). Нет, сударыня, уж этакую сухопарую да золотушную никакой муж, хошь гренадер будь, не поправит! Вот кабы этакая кралечка, как наша почтеннейшая Анна Петровна…
Живоедова. Всякому своя, сударь, линия. Вот я хоть и вышла телом, все счастья нет!
Иван Прокофьич (Леночке). Давно ли же ты, сударыня, Гаврилу-то видела?
Леночка. Ах, grand-papa, я к вам с жалобой. Он совсем у нас не бывает!
Иван Прокофьич. Это худо; ты должна его привлечь к себе.
Лобастов. Вот и я то же ей говорю, да уж очень она у меня смирна.
Живоедова. Смирна-смирна, а с мужчинами тоже не мешает иногда и порезвиться, душечка! Они это любят!
Лобастов. Слышишь, душечка! Анна Петровна, тебе добра желаючи, говорит.
Живоедова. Вы бы, голубушка, вот по щечке его потрепали или ущипнули — мужчины это любят!
Живновский. Ну, как ущипнуть, сударыня!
Живоедова. Разумеется, не по-мужицки, а тоже умеючи.
Леночка. Да как же я могу? ведь он мне чужой!
Живновский. Ничего, сударыня, бог милостив! и свой будет! А главное дело, я вам доложу, в мужчине характер переломить надо…
Настасья Ивановна. Вот у меня Семен Семеныч на что благой, а тоже не я в нем, а он во мне заискивает… Потому что коли я захочу да упрусь, так что ж он против этого может сделать?
Живновский. Это правда, сударыня. Вот у меня тоже знакомая дама была, так она как рассердится на супруга своего, так только ножками сучить начнет, ну, и спасует! (Леночке.) Это вам в поучение-с…
Иван Прокофьич. Да полно тебе сквернословить-то!.. Ты лучше, Настасья Ивановна, скажи, что у тебя в доме делается?
Настасья Ивановна. Да что делается? скука только одна — хоть бы комета, что ли, поскорей! Вот Семен Семеныч говорит, что война будет… хоть бы уж война, что ли! (Зевает.) Да вот еще Семен Семеныч сказывал, что Прокофий Иваныч веру переменить сбирается…Иван Прокофьич. Как это веру? } Вместе
Живоедова. Вот новость-то!
Настасья Ивановна. Да я что-то и не поняла.
Иван Прокофьич. А ты толком говори, сударыня.
Настасья Ивановна. Ах, папенька, ведь вы знаете, как Семен Семеныч говорит скучно… Я с того самого часу, как за него замуж вышла, все зеваю.
Живновский. В малаканы, чай, или в иудействующие записаться хочет?
Лобастов. А я так думаю, что просто бороду обрить задумал… (В сторону.) Вот я тебе подпущу, брат, колюбрину. (Громко.) Может быть, от корысти он это делает, Иван Прокофьич, как думает, что ты при конце жизни находишься, так потешу, мол, старика, а там как умрет, опять сермягу надену и лес запущу.
Иван Прокофьич. Ну, он это напрасно.
Живоедова (смотря в окошко). Ах, батюшки! Да, никак, это он и приехал! да какой несообразный!
Настасья Ивановна (тоже подбегая к окну). Представьте себе, в сюртуке!
Леночка. И без бороды.
Лобастов. Как прикажешь, дружище?
СЦЕНА VI
Те же и Баев.
Баев (входя, останавливается в дверях). Прикажешь, что ли, сударь, Прокофья-то Иваныча принять?
Иван Прокофьич молчит
Полно сударь! ведь уж гроб у тебя за плечьми стоит, а зла позабыть не можешь, Иван Прокофьич! Ведь от твоего же чрева он плод… пустить, что ли?
Иван Прокофьич (в раздумье Лобастову). Принять, что ли, Андрей Николаич?
Лобастов. Как хочешь, любезный друг!
Живоедова (Лобастову). Да ты что же, сударь, на все стороны егозишь? А ты прямо говори, принимать или нет!
Настасья Ивановна. Охота вам, папенька, со всяким мужиком разговаривать! велите его прогнать, да и все тут.
Баев. Больно уж ты востра, как посмотрю я, сударыня! Прокофий-то Иваныч тебе братец! Так ты чем папыньку-то сомущать должна бы по-християнски на мир его склонить… Видно, и взаправду, сударыня, светопреставленье приходит…достанется тебе на том свете на орехи!
Настасья Ивановна. Что это, папенька, у вас всякий приказчик наставленья читать смеет! Я Семену Семенычу скажу, что у вас благовоспитанной даме в доме быть неприлично…
Иван Прокофьич. Не тронь ее, Прохорыч!
Баев. Больно они у тебя, сударь, волю с супругом-то взяли! я бы этакую егозу взял бы да, поднявши бы рубашоночку, зелененькою кашкой так бы накормил… право слово бы накормил!
Живновский (забываясь). Молодец, старичина!
Настасья Ивановна. Ну, вы еще что тут? невежа!
Баев. Так вели ты его, сударь, к себе на глазки пустить! Вспомни ты, Иван Прокофьич, давно ли ты сам из звериного-то образа вышел? Давно ли ты палаты-то каменные себе выстроил? Давно ли тебя исправник таскал, да не за волосики, а все за браду: так, стало быть, и у тебя, сударь, борода была!
Иван Прокофьич (с сердцем). Полно врать, дурак!
Настасья Ивановна. Это ужас! Даже слушать тошно!
Баев. Вспомни родителя-то своего! Вспомни, как он, умираючи, тебе наказывал: «Ванька! паче всего браду свою береги!» Не зверь же он был, а человек, да такой еще человек, что, кажется, нынче и не родятся такие-то! Вспомни, как он жил! Не скобливши лица, так и в гроб лег, да и опояску тоже завсегда ниже пупа опущал!
Леночка. Ах, papa, какие непристойности!
Лобастов. Ничего, душечка, потерпи.
Живоедова. Да уйми ты его, Иван Прокофьич!
Иван Прокофьич молчит.
Баев. Вспомни, сударь, и про супругу свою, Феклисту Семеновну, как она, сердечная, убивалася, когда ты браду-то свою князю власти воздушныя пожертвовал! От этой от прихоти твоей она, может, и в гроб пошла!
Настасья Ивановна (Леночке). Ах, ma chère, какое невежество!
Баев. Каких, сударь, тебе еще примеров надо?
Лобастов. Ты видишь, Прохорыч, что Иван Прокофьич в здоровье слаб.
Живоедова. Да я и не допущу; разве уж через мое грешное тело перейдет Прокофий Иваныч!
Баев. Не блажи, сударыня!
Иван Прокофьич (взволнованный). Прохорыч!.. я теперь… нездоров… право!
Баев. Растопи ты, сударь, свое сердце! ведь он прихоть твою исполнил, нарядился, как ты желал… допусти же ты его до себя, дай хоть глазки-то свои закрыть родному своему детищу.
Настасья Ивановна. Будто уж, кроме мужика, никто другой и закрыть не может!
Баев. Что хорошего-то будет, как чужие да наемщики только и будут кругом тебя, как владыка небесный к тебе по душу пошлет! С чем ты, с какими молитвами к нему, к батюшке, на Страшный его суд предстанешь? Куда, скажет, девал ты Прокофья-то? А я, мол, его на наемницу да на блудницу променял!.. А ведь наемники-то, пожалуй, и тело-то твое, корысти ради, лекарю на наругательство продадут!
Настасья Ивановна. Ты ври, да не завирайся, однако!
Баев. Не егози, сударыня, я дело говорю!
Живоедова (Ивану Прокофьичу). Что ж, Иван Прокофьич, коли вы холопу скверному при себе обижать меня позволяете, так, стало быть, я не нужна вам?
Иван Прокофьич. Полно, Прохорыч, перестань!
Баев. Пустить, что ли?
СЦЕНА VII
Те же и Прокофий Иваныч (без бороды и одет в сюртук, впрочем, ниже колен).
Прокофий Иваныч (показываясь в дверях). Батюшка!
Женщины пронзительно вскрикивают.
Живоедова (загораживая ему дорогу). Не пущу! не пущу! переступи ты через мое тело, а не пущу!
Баев. Вели, сударь!
Иван Прокофьич (в сильном волнении). Пусти, Анна Петровна, пущай подойдет!