— Я… я всем бы готов жертвовать, Марья Петровна… Вот я как доложу вам, что если бы…
— Шт… садитесь вот здесь на окно, и будемте говорить хладнокровно, — сказала Мери, замечая, что Яшенька начинает приходить в восторженность.
Яшенька мигом исполнил ее желание. В первый раз в жизни он увидел комнату девушки, в первый раз встретился он лицом к лицу с тою девственной атмосферой, которая кладет свою печать на все, что принадлежит и к чему прикоснется рука любимой особы. В углу стояла чистенькая и не смятая еще кровать ее, на стуле и ширмах развешены были разные принадлежности туалета… Он явственно ощутил, что воздух начинает насыщаться какими-то горячими испарениями, что вокруг него делается как-то знойно и тяжело, что кровь все ближе и ближе подступает к сердцу и голове, что виски у него бьются и в ушах раздается какой-то странный шум…
— Вы отчего же до сих пор не спите? — спросил он как-то отрывисто и грубо.
— Я читала… у меня бессонница! — отвечала Мери, взглянув на него влажными глазами.
— Я хочу к вам в комнату! — продолжал Яшенька.
— Ах нет! мы будем говорить с вами хладнокровно, — сказала Мери, — вы должны мне дать слово, что не сделаете ничего без моего позволения… Обещаетесь?
— Ну да… обещаюсь… — сказал он злобно.
— Будемте же говорить… Скажите, если б вы, например, полюбили девушку… без состояния… и захотели бы на ней жениться… вы бы женились?
— Да… я бы женился…
— Даже если б маменька ваша была против этого?
— Что мне за дело до маменьки!
— Какой храбрый!.. однако ж вы должны понимать, что ни одна порядочная девушка не согласится жить весь свой век в деревне…
— Со мною и в деревне будет хорошо!
— Это так… но ведь наконец и вам прискучит в деревне… я думаю, что с вашим состоянием гораздо лучше можно было бы проводить время в Петербурге…
— Я… да, я могу жить и в Петербурге…
— Ну, вот видите! поселились бы мы в Петербурге, стали бы ездить во французский театр… Ах, Жак! какие там актеры есть… особливо Бертон!
— Я задушу его! — отозвался Яшенька, почувствовав внезапный припадок ревности и бешенства.
— О, да вы, кажется, ревнивы! — сказала она, и вдруг, уподобясь шестнадцатилетней невинной девочке, потихоньку захлопала в ладоши — как это весело! как это весело!
— Марья Петровна! позвольте мне… ручку вашу! — задыхаясь от волнения, произнес Яшенька.
— Да, но только вы… ах, пожалуйста, Жак… нет! не нужно! не нужно!.. Жак! не нужно!
Но Яшенька, почувствовав, что губы его прикасаются к чему-то мягкому, теплому, нежному, почти прозрачному, впился в ее руку со всею энергиею новичка.
— Ах, нет!., ах, нет!! — говорила Мери, но он не слышал и все страстнее и страстнее целовал руку.
— Тс… кажется, идут! — сказала она.
Яшенька струсил и как обожженный соскочил с окна на землю.
— А вот я и обманула! — продолжала она, смеясь, — однако ж с тобой преопасно!.. я вижу, что надобно разбудить Базиля…
VI
Наталья Павловна еще почивала, когда в доме заметили исчезновение молодого барина. Случай этот, как и следовало ожидать, произвел невыразимую смуту в дворне; все, начиная от ключницы Василисы до девчонки Аришки, состоявшей на побегушках, вздыхали, перешептывались между собой и с ужасом понуривали головы. Камердинер Федька, на которого преимущественно падали все последствия этого происшествия, сначала пришел в отчаяние, но потом махнул рукой и одеревенел. Он надел свой лучший нанковый сюртук, заломил набекрень фуражку и начал поступать совершенно так, как бы на дворе стояли уже готовые подводы, чтобы везти его в рекрутское присутствие.
— Что, брат, видно, березовая-то каша не свой брат? — спрашивал его портной Семка, узнавший положительно, в какой степени родства состоит березовая каша провинившемуся дворовому человеку.
— А что! — отвечал Федька хладнокровно, — березовая каша так березовая! нас этим не удивишь!
— Без масла ведь, брат, она!
— Другой резон, кабы в чем ни на есть моя вина была… тогда точно! а что ж без толку-то!
В семь часов, однако ж, барыня проснулась, и гнев ее равнялся только ее удивлению, когда ключница Василиса доложила, что в доме случилась пропажа! Тем не менее она не потеряла головы и тотчас же сделала те самые распоряжения, какие требовались по обстоятельствам.
— Позвать ко мне Федьку! — сказала она, — и сейчас же разослать гонцов по всем дорогам!
Федьку привели.
— Так ты вздумал с барином против меня шашни строить! — сказала она ему, — я тебя пожаловала, а ты вздумал барина против меня смущать!
— Помилуйте, сударыня…
— Молчать!., так ты вздумал… сейчас же, подлец, говори, куда девался Яшенька?
— Воля ваша, сударыня…
— Молчать!., отвечай, куда девался Яшенька?
— Я, сударыня, ничего не знаю, — отвечал Федька решительно.
— Так ты не знаешь?
Федька инстинктивно посторонился.
— Так ты не знаешь?
Федька посторонился в другой раз.
В это время на дворе послышался шум и вой. Наталья Павловна взглянула в окно и увидела, что к дому ведут какого-то мужика. Мужик был табуркинский и принес от Яшеньки следующее письмо:
«Милостивая Государыня,
Дражайшая маменька!
Не ищите меня, потому что никогда не найдете, а я скрываюсь в одном отдаленном селении у богатого мужичка, который принял меня в свое семейство. Мне здесь гораздо лучше, потому что никто мне не препятствует, и я совершенно счастлив. Вы же на каждом шагу стесняли меня (не позволяли, например, распоряжаться на конном дворе), а последний ваш поступок со мною принудил меня к моему настоящему поступку, то есть скрыться от вас. А как я имею уже более двадцати пяти лет и первейшее мое желание заключается в том, чтобы иметь потомство, дабы с смертию моею не угас род Агамоновых, то вы не удивитесь, милая маменька, увидев когда-нибудь меня женатым и окруженным детьми. А потому, прося вашего родительского благословения и целуя ваши ручки, остаюсь навсегда всепокорнейший и любящий слуга и сын
Яков Агамонов.
P. S. Не обвиняйте никого в потере сына, милая маменька! И без того довольно жертв».
— Лошадей! — крикнула Наталья Павловна вне себя и через час уже мчалась к Табуркиным.
Едва увидел Яшенька из окна коляску Натальи Павловны, как страшно растерялся. Не дальше как за минуту перед тем он уверял Базиля, что ему всё нипочем, что он готов хоть сейчас проскакать мимо маменькиной усадьбы, сделать какую угодно дебошь и даже нагрубить маменьке на всем скаку.
— А что! — воскликнул Вася, — ведь это, клянусь честью, отличная мысль! я сейчас же велю заложить лошадей!
— Нет, Базиль! — вступилась Мери, — пусть лучше мсьё Жак подождет, что будет!
— Нет, Мери! грубить так грубить! пусть лучше теперь же он докажет старухе…
И вдруг в это самое время на косогоре показалась коляска, столь знакомая Яшеньке.
— Не пускайте, не пускайте ее! — закричал он, вздрогнув всем телом и убегая в сад.
— Знаешь что! выйдем к ней навстречу вместе и наговорим ей дерзостей! — сказал Базиль вслед удаляющемуся Яшеньке.
Но Яшенька уже не слышал; он бежал без оглядки в сад, ощущая те же самые жгучие впечатления, какие чувствует медведь, которому сделали нечаянный сюрприз. Между тем коляска подкатила уже к крыльцу, и Базиль нашелся вынужденным лично встретить Наталью Павловну.
— Здравствуйте, Василий Петрович, — сказала она, — извините меня, что я вас вчера обидела.
— Матушка нездорова, — отвечал Базиль, — она никак не может принять вас, Наталья Павловна.
— Ах, как это жалко!., что ж, я ее не хочу беспокоить… я посижу с Марьей Петровной…
— Извините, сестра тоже нездорова… она никак не может принять вас…
— Что ж, неужто ж отдохнуть мне в вашем доме нельзя? — спросила Наталья Павловна, язвительно улыбаясь.
— Совершенно невозможно-с.
— Прекрасно!.. Но у вас скрылся мой Яшенька, и я имею, кажется, полное право требовать…
— Сын ваш, Наталья Павловна, может быть, действительно находится у меня в гостях, но он не желает вас видеть.