— Ну, и пущай; а нам такое дело не рука.
— Точно то же и относительно риска; никакое предприятие. без риска невозможно, а частному человеку и благоразумие запрещает рисковать часто и много.
— Не рука нам, не рука.
— Для потребителей тоже прямая выгода…
— Нет уж, сударь, ты не трудись. Меня, старого, с толку сбить трудно, да и нет для тебя пользы никакой. Для покупателя точно, что на первое время, может, повыгоднее будет, а потом, как взойдет в силу ваша канпания да убьет мелких-то торговцев, так как ты думаешь, много она станет об покупателе-то болезновать? Да еще поди Муров, чай, в Питере, и пороги-то все обобьет за привилегиями за разными, пожалуй, и леса-то казенные даром выпросит. Нет, не след нам в эти извороты соваться, да и не таково наше дело исстари. Наше-то ружье, сударь, двух зайцев бьет, так нам от своего дела устранить себя невозможно. Напрасные будут твои слова.
— Ну, а второе-то предложение?
— Это насчет содействия-то, что ли? Павел-то Иваныч, никак, меня за малого ребенка считает!
— Стало быть, и на это надеяться нельзя?
— Нет, нельзя, потому что я себе не враг. Хоть и знаю я доподлинно, что ничего у вас не выйдет, однако знаю и то, что, если вы дело это пустите в ход, все же настолько-то напутать в нем можете, чтоб нас с расчету сбить. Следственно, выгода моя одна: вести ваше дело в оттяжку.
Веригину сделалось не совсем ловко. Кроме того, что его на первом же шагу встретила неудача, в уме его с новой силой возник вопрос о самой сущности дела, за которое он взялся. Он дал себе слово еще раз внимательно размыслить об нем и положительно разъяснить себе как самое дело, так и в особенности свои отношения к нему.
— Ну-с, по крайней мере надеюсь, что вы не сетуете на меня за посещение, — сказал он, вставая.
— За что сетовать! И напредки бы просил, да человек-то я старый; боюсь, мало занятного со мной будет. А сынок у меня все в разъездах.
Веригин простился и вышел. Но на лестнице им опять овладело то тревожное чувство любопытства, которое он испытал уже, покуда выжидал в зале появления Клочьева. Наверху, на лестницу, а также внизу, в сени, выходило несколько дверей: куда ведут эти двери?
— У хозяина много детей? — спросил Веригин приказчика, надеясь, что он случайно проговорится.
— Два сына-с: Кондратий Михеич и Данило Михеич-с. Дочка Катерина Михевна.
— Дочь…
— Так точно-с, — отвечал приказчик кратко, отворяя парадное крыльцо.
Проходя мимо дома, Веригин напрасно заглядывал в окна нижнего этажа; там никого и ничего не было видно сквозь подернутые зеленоватою плесенью стекла. Был уже второй час дня, на улице стояла жара; город, очевидно; уж пообедал и отдыхал; только приказные, красные, словно каторжные, выползали из присутственных мест и брели по домам. У ворот одного дома два каменщика сверлили середку у жернова и спорили между собой.
— Ишь ты ведь какой задался! и не продолбишь! — говорил один, весь покрытый каплями пота от усилий.
— Продолбим! — спокойно отвечал другой.
Веригин остановился около них и стал смотреть на работу.
— Я тебе говорю, не продолбишь! ишь у него раковина в сердцевине-то задалась, — продолжал первый.
— Знай долби! — еще спокойнее отвечал другой.
«Знай долби»! — повторил мысленно Веригин, — что ж, долбить так долбить — будем!»
— Прогуливаетесь? — вдруг прозвучал чей-то голос над самым его ухом.
Веригин обернулся; перед ним стоял стряпчий Веприков, очевидно уж позавтракавший.
— Иду домой, — отвечал он.
— Были у Клочьевых?
— Да; у меня к нему было письмо от Мурова.
— Ну что, каков старичина?
Веригин решительно не знал, что ему отвечать на подобный вопрос, и потому счел более благоразумным промолчать.
— Старик важный; это наш архиерей; так его все и называют. Дочка у него прекрасная.
— Не видал, — солгал Веригин.
— То-то вы в окошки-то посматривали. Только не здесь она живет, а в антресолях.
— Я повторяю вам, что никогда ее не видал.
— Ну, не сердитесь; я ведь шучу. А что вы у нас не бываете?
— Ведь вы знаете, что я только что устроился здесь; да и зачем мне мешать вам?
— Ничего; вечерком можно; в стуколку сразимся.
— Я и в карты-то не играю.
— Ничего; промежду нас поживете, станете играть.
Собеседники шли некоторое время молча.
— Вот вы человек ученый, статистикой занимаетесь, так хотите сегодня в другой раз у Клочьевых побывать и Дульцинею вашу, как есть, в самом неглиже видеть? — спросил вдруг Веприков.
— Какое же отношение между статистикой, Клочьевыми и Дульцинеей в неглиже?
— А вот ужо увидите, коли с нами пойдете.
— Да что такое у вас ужо будет?
— Да уж приходите часов этак в десять вечера, раскаиваться не будете; всего насмотритесь.
Веригин почувствовал, что сердце у него упало; он понаслышке знал об обысках, но не имел еще ясного понятия об этом деле. Из слов стряпчего ясно было, что на ночь готовится что-нибудь подобное.
— Дайте подумать, — сказал он стряпчему, подавляя смущение, овладевшее им.
— Ну, думайте; мне хочется, чтоб вам не скучно у нас было. По крайности, на развлечения наши посмотрите. И то Никанор Семеныч (городничий) такие случаи балами своими называет.
— Да ловко ли мне будет с вами?
— Ничего; с нами везде ловко. Вы только нами-то не гнушайтесь, так и не увидите, как у вас время здесь лихо пройдет. Воротитесь в Петербург, статистику нашу в подробности опишете. Прощайте-с.
Собеседники расстались. Первою мыслью Веригина было дать знать Клочьеву о предстоящей опасности. Поэтому он, не заходя домой, обогнул несколько переулков и наконец опять вышел на большую улицу с противоположной стороны.
Михей Иваныч уж сидел за обедом, и потому встретил непрошеного гостя почти с неудовольствием.
— Сейчас я встретился случайно с стряпчим, — сказал ему Веригин, — и он звал меня сегодня вечером к вам. Не знаю, так ли я понял, но из слов его мне показалось, что у вас будет обыск.
В продолжение этой речи Клочьев несколько раз менялся в лице. Веригин видел, как бледные губы старика дрожали и как лицо его внезапно потускнело и осунулось.
— Спасибо тебе, барин! — сказал он наконец, с глубоким вздохом, и опустился в кресло, в припадке слабости.
— Я приду с ними, Михей Иваныч!
Старик ничего не отвечал; опустивши на грудь седую голову, он шептал про себя какую-то молитву. Но в соседней комнате уже, очевидно, слышали весь разговор, и поднявшаяся вдруг суета показала Веригину, что в доме Клочьевых даром терять время не любят.
VII
Обыск
Дело, в своем роде, было очень важное. Конечно, в сущности, оно обращалось кругом пустяков, как и все, в государственной сей юдоли творящееся, но было важно, как выражение известной системы, а также по тем последствиям, которые могло вести за собой для Клочьевых. Преследование старообрядцев дало, между прочим, начало целой предательской промышленности, представители которой тем опаснее, что все они или находились, или даже о сю пору находятся в самом сердце сектаторского дела, и следовательно, коротко знакомы со всеми его подробностями. В уездах и по селениям такие люди состоят под особенным покровительством местных городничих и исправников и служат надежнейшими для них агентами по раскольническим делам; старообрядцы их знают; и, разумеется, насколько возможно, блюдутся от них; тем не менее нигде известная пословица «от своего вора не убережешься» не встречает такого обширного приложения, как здесь; здесь вор простирает свои претензии не на имущество только, но на всю жизнь, на всякое действие, на всякую мысль своего ближнего. Можно себе вообразить, какая бездна безнравственности должна лечь в отношения между людьми, которых судьба часто соединяет в одной деревне и даже под одной кровлею; попятно также, сколько здесь должно быть явного нахальства с одной стороны и скрытной ненависти и презрения — с другой. Однако можно сказать, что это еще не воры, а воришки, потому что от предательств их можно отбояриться деньгами, и даже не очень значительными, да и от полиции-то, если уж они ее наведут, также можно избавиться без особенных издержек. Настоящими ворами являются предатели высшего полета, действующие в столицах, около бюрократических центров; эти подрывают секту не в подробностях, не в безразборчивом преследовании отдельных лиц и случаев, а в самом ее основании, и стремятся овладеть именно теми лицами, в которых сосредоточивается вся сила секты. Большею частью это люди, изведавшие всю сектаторскую суть, то есть и внутренние распорядки секты, и главных сектаторов, и пути, посредством которых они действуют, и, наконец, их сношения; агентами они делаются или вследствие уязвленного самолюбия, или вследствие какого-нибудь неудачно сошедшего с рук дела, угрожавшего их личной свободе, или, наконец, вследствие прямого подкупа.