Он выпросил себе чинов, звезд, денег – всего, и начальство было в недоумении, какую пользу принес он отечеству, делало, при виде его, большие глаза и отпускало ему все, чего он ни попросит! За глаза прозвали его «холопом», «нахалом», но в глаза ему ничего не говорили, а только спрашивали друг друга, «в чем состояли его заслуги и что такое он делал, чем взял?» На это никто ничего не мог ответить, многие пожимали плечами, делали, глядя на него, как сказано выше, большие глаза. Он как-то проглатывал это вольным духом и храбро шел туда, где его не знали, уверять, что на его плечах лежит целое ведомство.415 Он был небольшого роста, с маленьким лбом, с высшими себя почтителен, равных избегал, а с низшими нагл и настойчив.
В домашнем быту своем он был во всем приличен, но, вглядываясь в приличие это, заметишь белые швы. У него в квартире было все сборное, никакого единства, то есть вкуса, в обстановке не было. Мебель была из Гостиного двора, картины оттуда же. Тут же под ногами дорогой персидский ковер, о котором он случайно прочел в газетах. Словом, когда войдешь в квартиру, все на взгляд было прилично, хотя все смотрело врознь. Джентльменом он не был, едва ли даже понимал это слово или смешивал его с крупным чином. В настоящую пору он ладил, как бы ему жениться на богатой, хоть купеческой дочери, и взять приданого побольше. Таков был этот важный чиновник!
Девицы-сироты пошли пройтись куда-то по набережной.
Хозяин ренскового погреба, купец Гвоздев, стоя у себя на пороге, с восторгом смотрел вслед им обеим. «Эх!» – кряхтел он, следя за ними влюбленными глазами.
Между тем настал полдень, затем завтрак. К графу приехал завтракать другой генерал. Дети разъехались по службе. В первом часу все собрались к столу, также и графиня с дочерью и гувернанткой.
После завтрака граф, гость его, другой генерал, уехали в свой совет, графиня села в гостиной принимать посетителей, а дочь с гувернанткой скрылись в своей комнате.
К графине то приедет русский архиерей, то католический прелат, иногда какая-нибудь великосветская барыня с визитом. Графиня одинаково говорила и с русским преосвященным, и с католическим прелатом, и с великосветской барыней. Услышит, например, она, что в такой-то церкви православный священник будет говорить красноречивую проповедь, она едет туда, выслушает и умилится искренно. Узнает, что готовится говорить католический прелат, она едет в иноверческий храм и также умиляется, как он хорошо говорил, точно так же с восторгом слушает и какого-нибудь апостола из светских проповедников, нужды нет, что он проповедует явный раскол. А к вечеру забудет их всех.416 Часа в три вдруг графиня как сидела, так поднялась с своего места, накинула не глядя какую-то мантилью на плечи, на ходу надела шляпку, перчатки. Ей подали экипаж, она села и поехала куда глаза глядят. Ей предшествовал лакей. Она не ездила, как большинство наших барынь, по магазинам, а посещала музеи, картинные галлереи, мастерские художников.
Дочь с гувернанткой и лакеем пошли в Летний сад.
Дом как будто заснул. Только то к тому, то к другому подъезду подъезжали кареты: лакеи соскакивали с своего места, принимали от господ визитные карточки, отдавали швейцарам, и кареты ехали дальше.
Графиня вернулась к шести часам. Последнею ее гостьей была княгиня Перская, приятельница графини. Она приехала к последней обедать и жаловалась ей, что «она измучилась совсем, делая визиты». «Представь, графиня: я нынче сделала двадцать два визита – это ужас!» – с неподдельным ужасом говорила она. Графиня с состраданием покачала головой. «Осталось еще визитов тридцать!» – со вздохом добавила она. «Зачем ты их делаешь, эти визиты? – спросила графиня, – ты бы, как я, вовсе не ездила…» – «Нельзя, нельзя! – строго заметила княгиня, – если делать по-твоему – не соберешь у себя на бале всех маменек и тетушек! Вот ты узнаешь, когда будешь вывозить свою Nadine! Хорошо еще, что сегодня в четырнадцати домах не было хозяек у себя, я оставила карточки, а в восьми домах приняли, надо было тащиться на лестницу! – со вздохом прибавила она. – Да: я и забыла сказать тебе – представь себе, я видела во сне – гроб: что бы это значило?» – вдруг спросила она.
На это графиня только улыбнулась и покачала головой.
Вскоре приехал ее обыкновенный гость, высокий, лет шестидесяти, мужчина в белом батистовом жабо, в черном фраке, с прозрачными ногтями, накрахмаленный, державший себя прямо, как палка. Он был ежедневным посетителем и являлся неизменно к обеду.
Когда-то он был неравнодушен к графине в ее девичестве, но как у него было каких-то триста, а у графа, тогда еще подполковника, тысячи три душ, то он скромно уклонился от сватовства, предоставив первому искать руки его предмета, а сам остался вечным обожателем графини.417 К обеду же приехал к генералу еще какой-то статский, весь в звездах, потом явились дети, и все сели за стол.
В то же утро, часа в два, приехал к Чиханову старинный его приятель, богатый князь Копылин. Муж и жена Чихановы встретили его в комнатах получше.
– Eh bien, mes enfants
1, как поживаете? – сказал князь, обращаясь к мужу и жене и пожимая им руки.
– Нельзя сказать, чтобы хорошо, князь! – сказал Чиханов, – сидим без денег и на антониевой пище.
– Как так, «без денег и на антониевой пище»? Что это значит?
– Так, князь: ведь я у вас просил денег, потому что… мы едим печенку с огурцами, приходится так…
– Sauce madère?
2 – спросил с некоторым вниманием князь.
– Вы смешиваете печенку с почкой: это две вещи разные! – сказала Чиханова.
– Печенка, печенка! – повторял князь. – Qu’est се que c’est que çа?
– Печенка c’est le foie, а почка c’est le rognon.
– А, теперь понимаю! – сказал князь.
В это время лакей отворил дверь в другую комнату, где накрыт был стол на три куверта.
– Это только для вас, князь, и при вас мы позволяем себе такую роскошь! – сказал Чиханов и просил князя принять от них завтрак. Он велел выставить ряд закусок и вин, за которыми посылал в лавки, дворника, уговорил чьего-то повара сделать бифштекс, – словом, все устроил, как принято в хороших домах.
– Неужели вы едите печенку? – прибавил князь почти с отвращением. Чиханов комически вздохнул.
– Что делать: денег нет, чтоб есть, как порядочные люди едят… – сказал, опустив глаза, Чиханов.
Жена его в это время перебирала концы своей шали. Князь посмотрел на них обоих, как бы с состраданием, достал со вздохом из кармана своего бумажник, отсчитал пять сотенных бумажек и отдал их Чиханову. «Вот вам, на первый раз довольно!» – сказал он.418 Потом все принялись за завтрак. Чиханов говорил, рассказывал анекдоты, делал удачные карикатуры общих знакомых. И все трое смеялись, завтракали, пили вино как ни в чем не бывало.
Посидев еще немного, поговорив с Чихановыми, князь пожал им обоим руки и уехал.
Чихановы точно ожили. Он энергически потряс сотенными бумажками, одну отдал жене, а остальные спрятал в карман.
– Ну, теперь недели на две разжились! Вот сто рублей тебе, а остальные мне! – Он захохотал. И с этими словами разошлись в разные стороны.
Он не зашел к Ивану Ивановичу отдать долг за квартиру, а тихо проскользнул поспешно мимо его, выкупил у портного свое платье, потом достал себе билет в театр, в первых рядах, потом пообедал во французском ресторане, вовсе не печенкой, а как следует, пятью блюдами, с бутылкой доброго вина. Так прошел у него второй и следующие дни.