Беспечный, веселый – он беспечно и весело смотрит на жизнь и природу, почти всегда смеется и почти не огорчается, а только ненадолго морщится при неудачах и так называемых «треволнениях». Хозяйство у него в голове и в сердце, в кармане и в квартире – в хаотическом состоянии. И с искусством своим он обращается так же беспечно. Любимые его задачи – женские головы. Он смотрит на женщину как мужчина и как художник – в одно и то же время. Вглядываясь в красавицу в салоне, в блестящей469 обстановке, он прежде всего мучится желанием написать ее, а потом что бог даст. Точно так же, встретив какую-нибудь замарашку-девчонку на улице, на кухне, в деревне, он – в грязи и лохмотьях – заметит черты, просящиеся на полотно, и где можно – там или тут – добудет себе натуру, путем любезности, ухаживанья в первом случае и – просто деньгами во втором.
С этюдами женских голов, вообще тела, он возится с любовью. К другим сюжетам он равнодушнее. Придет любитель в его мастерскую, заметит ту или другую картину в углу, в пыли, заброшенную, и пожелает иметь. Он сейчас вытащит ее, вытрет, сам хорошенько вглядится, как будто в первый раз видит, и если в эту минуту у него нет денег или подвернулась женская «натура», а любитель предложит порядочный куш и тут же даст задаток, – И‹ван› Иван‹ович› все остальное забудет и бросится на труд с жаром, с увлечением, напишет скоро и блистательно. Тут и надо ловить его. Если любитель замедлит, охладеет на время, – охладеет и он. Всех денег не надо отдавать вперед, – тоже охладеет…
Таков мой и многих-многих других приятель Иван Иваныч Хотьков. Когда встретишься с ним, как будто в жаркий летний день утолишь жажду стаканом шампанского – свежо, игриво, приятно; а расстанешься – некоторое время газ еще играет, будто продолжаешь видеть не то ряд картин, слышишь музыку, точно стоишь в толпе среди живого говора и смеха.
Побольше бы таких людей, веселее и легче было бы жить на свете!
– А вы знаете, я еду в Испанию! – вдруг обратился он ко мне. Я молчал. – Что ж вы молчите: вам все равно?
– В самом деле все равно.
– Экой вы какой! А я еще думал забежать к вам…
– И не забежали. А я заходил и не застал вас! Это прежде всего неправда, я думаю, ваша Испания… – начал я.
– Ах, почем вы знаете, уж решено!
– А если правда, – продолжал я, – то мы видимся так редко, что вы для меня всегда как будто в Испании… От этого и все равно. Я думаю, и вам тоже.
– Ах, нет: я думаю часто о вас!470 Я поглядел на него. Он засмеялся.
– Что смеетесь: я правду говорю! А вот вы обо мне не думаете, а обязаны думать: да-с!
– Я люблю думать о вас, как обо всем, что приятно, но обязан…
– Обязаны, должны! – подтвердил он.
– Еще и должен!
– Да, на вас такой же священный долг против меня, как в картах: вам ли и мне напоминать о долгах?
Он сказал это почти серьезно, так что и я серьезно стал припоминать и вдруг вспомнил об этом «долге».
– Давность прошла! – сказал я.
Хотьков однажды, в минуту артистического отдыха, на даче предложил мне сделать мой портрет. Я решительно уклонился, не желая занимать его собою и не зная, что делать с своим портретом. «Ну, так я без спросу сделаю!» – заметил он вскользь, и я забыл этот разговор. Недели через две после того он вдруг однажды утром принес мне мой портрет, превосходно набросанный им, украдкой от меня, разноцветными карандашами в два сеанса и обделанный в хорошенькую рамку с надписью. Это был день моих именин, следовательно о каком-нибудь контрпрезенте и думать нельзя.
– Однакож, – сказал я ему за обедом, – вы дали мне портрет на память о себе; мне хотелось бы тоже оставить вам память и о себе: на это я имею право. Но какую? Портретов я рисовать не умею…
– А вы попробуйте, пером! – подсказал он.
– Не умею, никогда не рисовал.
– Начните вот хоть мой, – и расквитаемся…
Я молчал.
– Идет? Выпьем шампанского!
Мы чокнулись бокалами.
– Когда хотите, я вас не стесняю! Только не забудьте, за вами долг!
– Хорошо! – сорвалось у меня.
И вот об этом именно долге напомнил мне Хотьков при встрече на пароходе, напоминал и прежде, и потом мы забывали оба, считая его шуткой.
– Когда же начнете? – прибавил он шутя.
– Сейчас же! – шутя и я отвечал. – Меня удивляет не каприз ваш, чтоб я сделал ваш портрет пером: выражая471 в свое время этот каприз, вы только хотели любезно отклонить всякую благодарность за ваш подарок.
Он замотал головой:
– Ах, нет, нет, – я требую портрета непременно! Обещали, так делайте!
– А я удивляюсь, что вы с вашим характером могли вспомнить что-нибудь.
– Так спустимтесь вниз и выпьем опять шампанского, как тогда, и возобновим договор! Теперь жарко, мне пить хочется – и поговорим.
– С зельтерской водой, пожалуй, – сказал я, – да и некогда: мы через полчаса приедем…
– Однако все-таки… – говорил он, уже сбегая с лестницы. У буфета мы продолжали разговор. Тут приходили и уходили разные лица: кто спрашивал лимонад-газёз, кто пива, больше водки. Хотьков, как всегда, быстро вонзит глаза в идущего вверх – вниз, в каждого, схватит какую-нибудь выдающуюся или смешную черту и, как штрихом карандаша, одним словом назовет его: или только «нос-нос», или «ноги», взгляните «глазки-глазки!» и отмечал уродливость или красоту; невольно засмеешься, прибавишь сам что-нибудь – да к этому еще он подливал шампанское в стаканы, дал выпить глоток чужой девочке, шедшей мимо, и живо смотрел кругом, нет ли чего заметить, зацепить, – сделать что-нибудь.
– Кто бы это такая была, хорошенькая, там наверху? Я дознаюсь, – говорил он, – когда будем сходить с парохода.
– Оставьте ее, а скажите лучше, что вы теперь делаете? – спросил я, – вы знаете, как меня интересуют ваши работы?
– Спасибо вам, знаю, – сказал [он], положив мне обе руки на плеча и весело, дружески глядя мне в глаза. – Я пропасть наработал, приходите посмотреть. Я расскажу вам. Вот прежде всего в Испании: там надо купить несколько картин и снять копии с трех больших. Граф Г. дом отделывает на набережной; он там был и видел, одна в Эскуриале, а две в Мадрите, и хочет заказать. Славно, если б удалось, – поездка даром, – да тысяч шесть-семь за работу. А я между тем посмотрю там, погляжу типов, поработаю с натуры. У меня родилась мысль написать большую картину – бой быков.472 Я махнул рукой.
– Право! Денег кучу привезу, вот тогда… – Он закачал ногой и запел живой мотив. – Поедемте-ка, – прибавил он, – в самом деле, а?
– Нет, мне незачем туда, я на Волгу… – сказал я.
Хотьков так и встрепенулся:
– На Волгу? Вы не шутите? в самом деле? – да нет, вы так только…
– Вот вы, может быть, с Испанией шутите, – заметил я, – а я нет…
– И я нет: вот только граф воротится из Москвы, я сейчас же… через неделю и паспорт возьму. Я уж готовлюсь… А вы – на Волгу! Правда это?
– Конечно, правда: я на той неделе в четверг.
– В четверг, а сегодня у нас вторник, – рассчитывал он про себя. – Значит, через девять дней. Ведь и меня звали на Волгу…
– Ну вот: я знал – вас куда кто потянет, – перебил я, – вот вам и Испания! Хотите, я угадаю программу вашего лета: я думаю, что вы узнаете, кто та красавица наверху, и если познакомитесь с ней, то и будете искать Эскуриала в Павловске или напишите бодающихся коров на Обуховском шоссе вместо боя быков.
– Как же это: и от графа и по Волге – задаток взял, да на Черную речку…
– Задаток можно возвратить, передать другому, – почти про себя говорил я, – что и бывало не раз, а?
– Вот еще! Что мне красота: натура, больше ничего! Главное – поездить, поработать, нажить побольше денег…