Иван Савич терялся в этих мыслях и час от часу все более тревожился.
– Что делать? как быть? как же объяснить ей? Ох, неловко… Господи, помоги!
Он бил себя кулаком по лбу, метался во все углы, как бы отвратить бурю. Он уже принял два содовых порошка – не помогло; выпил две рюмки мараскину – легче стало; выпил еще рюмку – и вдруг лицо его прояснело.
– Авдей! Авдей! – закричал он, – поди, поди сюда… Знаешь что?
– Не могу знать!
– Фу ты, боже мой! да как ты не догадался, что надо делать? неужели не догадываешься?
– Не могу… – начал Авдей.
Иван Савич махнул рукой.
– Слушай! – сказал он. – Так отказываться неловко. Понимаешь? Пойти да объясниться, что я, дескать, не о женитьбе говорил, а так только, не годится. Выйдет история… И тут она захныкала, что я опозорил ее: поцеловал руку. Великая важность! Так мы, знаешь что? неужели не догадался?
– Не могу знать!
– Мы съедем на другую квартиру.76 Авдей встрепенулся
– Помилуйте, – начал он, – господи, создатель! этакую квартиру оставлять! удобство всякое: и сарай особый, и ледничек от хозяина дают. Воля ваша, пожалуйте мне расчет…
– А! тебе хочется, чтоб я в историю попал! лень постараться вывесть из беды!
– Помилуйте…
– Нет тебе денег, пока не отыщешь квартиры.
– Да где ее найдешь?
– Где хочешь. Видишь, житья нет: притесняют. Ищи! завтра же утром, чтоб нас не было здесь. И подальше, в другой конец, в Коломну.
– Да хоть денька три подождите.
– Денька три! чтоб нас насильно женили! Слышишь, мех покупают, кулебяку пекут, долбня ты этакая! Съедем, пока не куплен мех, а купят, тогда не отвяжемся… Да постой: мне Бурмин говорил, что у них в доме есть квартира. Сходи сейчас же, и, если не занята, завтра же утром и переезжать.
– Знаю, сударь, я эту квартиру: ледника-то нет…
Иван Савич махнул рукой и пошел прочь.
Утром Авдей доложил, что та квартира не занята. Иван Савич опять велел ему переезжать, а сам уехал, сказав, что он будет к вечеру прямо на новую квартиру. На крыльце он столкнулся с крестным папенькой. Крестный был в белом галстуке, в белом жилете… Он остановил Ивана Савича.
– Крестница сообщила мне радостное известие о вашем предложении и просила моего посредства, – сказал он. – Сегодня она повестила родных: вас ожидают. Священник благословит. Я искренно рад: по собрании ближайших сведений о вас, они оказываются удовлетворительными, и я, не находя никакого с своей стороны препятствия, честь имею… поздравить… а она… будет послушной женой. Отец ей не оставил богатства, но дал, что называется, фундаментальное воспитание и внушил правила…
– Извините… – сказал Иван Савич.
– Ась?
– Извините… я спешу…
– Известное дело: случай такой. Много хлопот… Мое почтение.77 Иван Савич бежал без оглядки.
Опять Авдей нагрузил три воза и нагрузился сам вещами своего барина и побрел с лестницы. Вверху думали, что Иван Савич затевает перемену мебели в своей квартире по случаю предстоящей свадьбы, и были покойны. Но когда Авдей понес с лестницы часы, подсвечники и прочее, там стали подозревать что-то недоброе.
Крестный папенька Прасковьи Михайловны, сестра ее и все остальные гурьбой вышли на лестницу и окружили Авдея.
– Где же барин? – спрашивали они.
– Не могу знать! – отвечал Авдей.
– Скоро ли он воротится?
– Не могу знать!
– Будет ли к нам?
– Не могу знать!
– Будет ли на помолвку?
– Не могу знать.
– Женится ли он? слышно ли? говорил ли кому-нибудь?
– Не могу знать!
– Не для свадьбы ли он нанял новую квартиру?
– Не могу знать! не могу знать! не могу знать! – закричал Авдей, вырвался из круга вопрошателей и опрометью бросился со двора, отдав дворнику ключ.
Все остались на лестнице с разинутыми ртами, глядя ему вслед.
– Что же это такое? – сказала Прасковья Михайловна.
Когда дворник рассказал, как Иван Савич принял его поздравление, Прасковья Михайловна упала в обморок.
– Что теперь скажут про меня? – промолвила она, очнувшись. – Крестный! заступитесь за меня: я умру.
– А вот мы отношением обратимся к его начальству, – сказал негодующий крестный. – Да нет, – прибавил он потом горестно, – вывернутся, ей-богу, вывернутся: опять такую же бумагу напишут с крючком. Есть же там этакой! Он докажет про Ивана Савича, что такого лица и на свете нет. Это ему плевое дело. Ах, как пишет!.. Что же, милости просим: не пропадать же кулебяке!
И сели за стол.
Сноски
Сноски к стр. 24
1 Мой дорогой (франц.).
Сноски к стр. 31
1 Мой друг (франц.).
Сноски к стр. 41
1 Вроде косынки (франц.).
Сноски к стр. 48
1 «Герцогиня Шатору» (франц.).
Сноски к стр. 55
1 Граф сказал какую-то остроту, не правда ли? (франц.)
Сноски к стр. 56
1 Тысячу извинений (франц.).
2 Что он говорит? (франц.)
3 Но здесь нет фортепьяно (франц.).
Сноски к стр. 57
1 Припев (франц.)
2 Это прекрасно (франц.).
3 Ах, этот граф! (франц.)
4 Что это значит кутят? (франц.)
5 Poissarde – базарная торговка (франц.).
Сноски к стр. 70
1 Высший свет (франц.).
Два случая из морской жизни
«Что это за морская жизнь: разве жизнь не одна, а много… нельзя сказать – «жизней»? Жизнь и в грамматике множественного числа не имеет!» – возразит педант и поправит вместо морская жизнь – жизнь на море. Можно спросить его, а что такое монастырская жизнь, семейная жизнь, светская жизнь? – пусть поправляет все это, если есть охота и время! Никто не будет разуметь под этим другую какую-нибудь жизнь: жизнь везде одна, то есть мотив ее один и тот же, как один мотив проходит в иной опере через все акты сквозь ряд варьяций. Характер и обстановка жизни – то же, что варьяции на заданную тему.
Вас много собралось около меня слушать мой простой и правдивый рассказ о том, как терпят бедствия на морях: на лицах у вас написано удивление. Вы, я вижу, не верите, что жизнь на море и на берегу одно и то же? «Как: на берегу так покойно, а там качает! – скажет тот или другой, та или другая из вас; – на берегу, – продолжаете вы, – разнообразно, видишь – сегодня сад, завтра реку, поедешь в театр, к mon oncle или к ma tante
1 на танцовальный класс, покатаешься в коляске или верхом. А там все видишь небо да море: ни направо, ни налево ступить нельзя, все сиди в каюте, читай, пиши и вздыхай о береге…» Кто это говорит? это вы, молодой человек, с беспокойным взглядом, узел галстука у вас на стороне, спина79 выпачкана в белом… Вы, должно быть, охотник побегать, пошуметь, вы верно первый нетерпеливо оставляете класс, когда учитель еще сидит на месте и все прочие дослушивают последние его слова. Вы соскучились бы видеть на море одно и то же, вам негде бегать, шуметь: утешьтесь, вы можете лазить там по мачтам, по снастям и предаваться такой гимнастике, какой нет на берегу; для вас есть рыбная ловля, пляска и песни матросов и много других удовольствий. Но разве удовольствия стоят на первом плане путешественника? Или лучше спросить, разве у путешественника должны быть те же удовольствия, что на берегу? Вы слышите: тема, то есть жизнь, одна, а варьяции другие. Это самое несходство в варьяциях и есть удовольствие. Оно и кладет печать оригинальности на всякий ваш шаг на корабле, на всякий обычай. Притом, кто едет морем, у того, конечно, на уме другие цели, важнее беганья. Если он едет, недалеко, например, во Францию, в Англию или Италию, у него одна мысль – о том, что увидит он, как поразит его новая страна, новый народ, все, что непохоже на виденное им у себя… И мало ли вопросов родится у него в голове, мало ли ожиданий зашевелится в сердце? О скуке не может быть и помину, разве помучаешься только нетерпением, скоро ли увидишь все это? Но нетерпение – не скука: в нетерпении сердце замирает, мысли кипят, в ногах и руках делается зуд, волнуешься: весело, это жизнь! Даже самый резвый, пылкий юноша, как вы, например, и тот присмиреет, сделается важен, задумчив и будет походить на мужчину. А если ехать дальше, в Америку, в Индию, в Китай – одна мысль как будто поднимает вас на аршин от земли! Это не путешествие, это целый том жизни! Тут одно приготовление к обозрению этих стран поглотит все время, тут человек в месяц вырастет и созреет в ученого мыслителя, географа, этнографа, филолога, естествоиспытателя или поэта, поклонника красот природы.