В результате такого нахальства появились «Swordfishtrombones» — могучая, медная, мрачно-блюзовая, госпельно-рифленая, черно-текстурная, критиками восславленная декларация артистической независимости. Альбом, не похожий ни на что иное. Линия, дерзко прочерченная через самый центр работ Тома Уэйтса, разделила всю его жизнь на два этапа: до Катлин Бреннан и вместе с Катлин Бреннан.
— Ага, — говорит Уэйтс, до сих пор ослепленный ею. — Она большая радикалка.
Они живут в деревне. В старом доме. Среди их соседей человек, который собирает у дорог сбитых машинами животных, чтобы покрыть их шеллаком и превратить в произведение искусства. В дверь им стучатся адвентисты седьмого дня и свидетели Иеговы поговорить об Иисусе. Уэйтс всегда впускает их в дом, предлагает кофе и вежливо слушает проповеди, ибо считает этих людей очень милыми и одинокими. Лишь совсем недавно он понял, что они наверняка думают про него то же самое.
Уэйтс водит четырехдверный «кадиллак купе-девилль» 1960 года. Машина слишком велика для него, и он готов с этим согласиться. Она пожирает море бензина, жутко воняет, радио не работает. Но она хороша для небольших однодневных путешествий, например на свалку. Свалки, склады утиля, распродажи всякого хлама, мелкие комиссионные лавки — заповедные места Уэйтса. Он любит выкапывать глубоко зарытые в мусор странные, звучные предметы — те, которые можно спасти и превратить в невиданные до сей поры музыкальные инструменты.
— Мне нравится воображать, как чувствует себя вещь, когда становится музыкой, — говорит он. — Представьте, что вы — крышка от пятидесятигаллоновой канистры. Это ваша работа. Вы честно ее исполняете. В этом вся ваша жизнь. Затем в один прекрасный день я нахожу вас и говорю: «Сейчас мы просверлим в тебе дырку, пропустим через тебя проволоку, подвесим в студии к потолку и будем стучать по тебе деревянной колотушкой, — вот ты и в шоу-бизнесе, малыш!»
Иногда, впрочем, он уезжает на поиски дверей. Он любит двери. Они его самая большая слабость. Он все время притаскивает домой новые двери — викторианские, амбарные, французские... Жена протестует: «У нас уже есть двери!», а Уэйтс ей отвечает: «Смотри, малыш, какое в ней отличное окошко!»
В семействе Уэйтсов есть и собака. Уэйтс чувствует некоторое родство с этим псом и считает, что у них много общего. Например, «нервы», говорит он.
— Мы любим лаять на то, что трудно расслышать. Мне тоже нужно метить территорию. Как-то вот так. Если я уезжаю куда-то дня на три, а потом возвращаюсь, первое, что я должен сделать, это прогуляться по дому, вокруг него и восстановить свое присутствие. Я обхожу все кругом, что-то потрогаю, что-то попинаю, на чем-то посижу. Напомню комнатам и вещам, что я опять дома.
Он дома почти все время, поскольку, в отличие от других отцов, не ходит каждый день на работу. Поэтому в местной школе знают, что на него можно рассчитывать, если нужен взрослый — везти детей на экскурсию.
— Я всегда под рукой, — говорит Уэйтс. — У меня большая машина. Я всегда готов посадить в нее человек девять пассажиров.
Недавно он возил группу детей на гитарную фабрику. Этим небольшим предприятием управляют любители музыки.
— И вот я жду, что меня кто-нибудь узнает. Ладно, думаю, сейчас кто-то подойдет и скажет: «Вы тот самый?» Ни фига, я проторчал там часа два, наверное. Ничего. Ничего вообще. Я уже начинаю злиться. Уже начинаю принимать позы у витрины. Все еще жду, и так целый день. Я сажусь в машину. Я слегка обижен. Ну, то есть это же моя грядка. Я надеялся, кто-то кивнет, подмигнет, а вместо этого — ничего.
Уэйтс замолкает и перемешивает кофе.
— Через неделю мы едем на другую экскурсию. Что-то с утильсырьем. Хорошо, приехали. Останавливаемся около свалки, и вот уже вокруг моей машины толпятся шестеро мужиков — «Эй! Это же Том Уэйтс!»
Он устало пожимает плечами, словно только что рассказал старую и затертую историю своей жизни.
— На свалке меня все знают.
Думается, уникальность Тома Уэйтса как артиста, делающая из него анти-Пикассо, в том, с каким изяществом и мудростью он вплетает свою творческую жизнь в жизнь домашнюю. Сама эта возможность разрушает все наши стереотипы, касающиеся работы гениев, — взрывные отношения, судьбы (в особенности женские), которые необходимо искалечить и пустить на прокорм собственному вдохновению, и то болезненное саморазрушение, в каком они вынуждены жить, подчиняясь своим озарениям. Все это не Том Уэйтс. Этому человеку, столь искренне стремящемуся к сотрудничеству, ни разу не приходилось делать трудный выбор между физическими наследниками и творческим наследованием. В доме Уэйтса все свалено в кучу — точнее, разбросано по кухне, которая одновременно и кабинет, и место, где устраивают выволочку собаке, где растут дети, пишутся песни и варится кофе заблудшим проповедникам. Каждое такое дело подстегивает другие.